Верните белых лебедей

Хорошо думалось здесь, дома, где знакомы все дорожки в лес и на луга; почти в каждом месте знал когда-то глубину омутов и проток; на той ляге, сняв штаны и подняв рубаху, ходил от кочки к кочке, собирая в подол рубахи утиные яйца, приносил домой, и мама добавляла их в жареную картошку или подбивала суп. В лесу собирали ягоды, голубянку, мать раскладывала их на капустные листы и гнала Родьку на крышу, положить их на солнечную сторону. Грузди приносил и замачивал в кадушке, мать успевала ночью перемыть и залить свежей водой. Потом доставала небольшой бочонок, ошпаривала его кипятком, солила грузди, придавив большим камнем, который неизвестно как появился в наших местах. Улыбнулся, вспомнив, как вся деревня перестала ходить в лес, прошёл слух, что из городской тюрьмы сбежали зеки, и все боялись беглых.

Вспомнился утренний разговор с Горловым, который обстоятельно доложил, что почти все нетели растелились, и колхоз уже начал сдавать молоко. По закупочным ценам он просил генерального поговорить с директором молокозавода, Родион пообещал. Переработчики держат цены, договариваются, не уступают. Молоко — не мешок пшеницы: сегодня не сбыл — завтра купят. На разговоры не поехал, позвонил, представился, спросил про условия. Молоканщик стал говорить о жирности, кислотности, чистоте, Бывакин перебил:

— Это всё по ходу будет решаться, ты моих доярочек не обижай. К осени я ещё сотню голов привезу, а через три года залью тебя молоком. Так что думай, с кем дело имеешь. Вы все ещё по старой привычке живёте: хапнуть, пока есть возможность. Надо о завтрашнем дне думать. И не драть с мужиков шкуру, её и так поделить не могут любимое правительство с бандитскими госкомпаниями. Ну, будь здоров, приезжай в гости, только предупреди, я половину недели в городе.

Повернулся на солнышке, глаза слепит, всякие радужные картинки рисует. В детстве он любил смотреть на солнце через закрытые веки. Чуть приотпустишь — заиграли звёздочки, закрутились, как в трубе, которую Лидке отец с производства привёз. Прислонишь её к глазу и вращаешь медленно, а там драгоценные каменья во всякие узоры выстраиваются. Родя ходил к Лидке трубу крутить, пока не увидел у неё под кофточкой два бугорочка, трубу положил и бугорочки руками погладил. Лидка ничего, а батя увидал, ремнём ожёг и крикнул: «Чтобы ноги твоей в моей избе не было, курощуп!»

Вот опять мелькнула мысль: зачем живёт человек на свете? В муках рождается, потом всю жизнь мучается, не все, понятно, но народишко-то белого света не видит. Мать в колхозе с темна до темна, Лидкин отец приехал из города, на заводе работал, с полгода покашлял и сгинул. Ребята, герои приватизации по-русски: кто успел, а кто не успел — извини. Сегодня в шоколаде: тачка, девочки, ночные клубы, а завтра на руках вперёд ногами несёт братва до самого кладбища, в знак уважения, и требуется, чтобы все, кто повязан, при сём присутствовали. Он вдруг подумал: как правильно я устроил всё с Настёной! Теперь семья, на прошлой неделе съездили в загс, сына переписал на свою фамилию и отчество своё дал. Потом в церковь, венчание, это уже она настояла.

Родя в церковь заходил, у старых икон стоял, говорил с Богом, как со старшим, ну, к примеру, смотрящим, всё ему докладывал, где превысил, что человеку позволено, велел чужую жизнь взять, но и убеждал, что человек тот ничего путного в жизни сделать не мог, потому что подлец. И говорил Богу, что ты сам убедишься, когда он к тебе придёт на разборки. Всё говорил, только просить ни о чём не смел. Никогда никого не просил. Бывало, голодал, когда мать лежала в горячке и на работу не ходила. Матери картошки сварит, сухари у него в мешочке сохранялись на полатях, положит их в блюдо и тёплым молоком зальёт. Мать, бывало, спросит: «Родя, а ты сам-то поел?» — «Поел, мама» — и на улицу, в школу. Пальтишко его в раздевалке в кучке лежало, вечно вешалку отрывали, схватил, надёрнул — а что в кармане? Хлеб в бумажке, свежий, живым пахнет. Быстро проглотил, даже не заметил. А потом бумажку разглядел, точно, Лидкины каракули. На другой день остановил её перед школой: «Ты зачем мне хлеб в карман подложила?» — «Чтобы поел, знаю, что голодный» — «А тебе-то что до того?» — «Ничё. Я к тебе домой буду приходить. Будем целоваться учиться. Мы с девчонками пробовали, только с тобой интересней. Ты и груди мои погладишь». Всё лето потом встречались каждый вечер, на пруд уходили, раздевались догола и купались в тёплой, как щёлок, воде. Трогали друг дружку до дрожи, и Родя удивлялся, что у девчонок совсем всё по-другому. Может, это и была его первая любовь? Родю осенью увезли в колонию. А после Троицы мать написала, что Лида утонула в пруду. Сейчас Родиону вдруг показалось, что Лида не утонула, она хорошо плавала. Не утонула, а утопилась, тосковала по нему и утопилась в том месте, где они голенькими купались. Стряхнул грустные воспоминания, отметил себе, что надо найти могилку Лиды и памятник ей поставить.