Верность

Шли годы. Слушатель стал старшим преподавателем кафедры военно-инженерного дела. Руководил кафедрой Дмитрий Михайлович.

А в 1936 году, перейдя по приказу наркома во вновь открытую Академию Генерального штаба, Карбышев не просто оставил Леошеню своим преемником в академии имени Фрунзе, а почти шесть лет опекал его, помогал буквально во всем. Отнюдь не по обязанности. И не в порядке общественной нагрузки. Он помогал по естественной склонности протягивать руку помощи тем, кто в этом нуждался.

Карбышев и Леошеня виделись почти ежедневно. Они жили в одном доме. Евгений Варфоломеевич был своим человеком в семье Дмитрия Михайловича. Карбышев и Леошеня участвовали в комиссиях по составлению воинских уставов, учебных пособий.

— Но я продолжал быть его прилежным учеником, — признавался Евгений Варфоломеевич. — Пользовался его личной библиотекой, архивом, чертежами. Иначе не смог бы вести учебный процесс, читать курс лекций, разрабатывать задачи по инженерному обеспечению боя и операции и одновременно руководить тактической группой и научно-исследовательской работой, то есть делать все то, что до меня с таким блеском выполнял Дмитрий Михайлович.

Евгений Варфоломеевич восхищался удивительной способностью Карбышева завоевывать доверие, сердечное расположение, искреннюю привязанность молодежи. Сам был душевно молод. И молодежь тянулась к нему.

— Мы разделяли его передовые взгляды, поддерживали те новшества, которые он внедрял, — вспоминал Леошеня. — И внедрял с необычайным напором, недюжинной энергией…

Дмитрий Михайлович был старожилом академии. Преподавал в ней десять лет. Начальник и комиссар академии командарм второго ранга Август Иванович Корк 26 мая 1936 года при расставании с Карбышевым издал специальный приказ, в котором объявил Дмитрию Михайловичу благодарность «за исключительно добросовестную и плодотворную работу по совершенствованию командных кадров РККА в такой важной отрасли военного искусства, каким является военно-инженерное дело». Здесь же отмечена и «не менее большая работа… в области научной».

Почему-то в таких приказах не принято касаться области духовной, нравственной. А жаль!

— Может быть, вам покажется странным, — сказал в одной из бесед Евгений Варфоломеевич, — но Карбышев сильнее, чем кто бы то ни было, влиял на меня нравственно, да и не только на меня. Всем нам, своим ученикам, прививал коммунистическую мораль. Не столько учил, сколько воспитывал… В тридцать девятом году он попросил у меня рекомендацию в партию. Я обрадовался. Почел за честь. А когда писал, ловил себя на мысли — не мне его, а ему меня рекомендовать, за меня поручиться. Ему партия давно и безгранично доверяет…

Хотелось узнать об этом подробнее. Спросил Евгения Варфоломеевича:

— Как это произошло?

— Кажется, я уже говорил, что Дмитрий Михайлович с нашей академией никогда lie расставался. Он пользовался любым «окном», чтобы заглянуть к нам, благо обе академии находятся почти рядышком. Надеюсь, вы знаете, что «окном» преподаватели называют свободное от занятий время?.. Так было и в тот день. Я не удивился его приходу, ждал. Мне необходимо было проконсультироваться с ним — предстоял выезд со слушателями за город для решения на практике тактической задачи.

Обычно внимательный, Дмитрий Михайлович как-то рассеянно слушал меня, отвечал односложно и, когда я взглядывал на него, отводил глаза в сторону. Видно было, что он волнуется, что-то хочет сказать и никак не решается.

Я не привык видеть Карбышева в таком состоянии. Сам невольно разволновался: «Что с вами, Дмитрий Михайлович?» Он тихо и с несвойственной ему робостью произнес: «Вы не могли бы, Евгений Варфоломеевич, дать мне рекомендацию, поручиться за меня?» «За вас? — удивился я вопросу. — Да за вас, как за себя… Любую рекомендацию». «Не любую, а самую серьезную и ответственную, — продолжал Дмитрий Михайлович, — в партию…»

После возвращения из академии забежал к Карбышевым «на огонек». Дмитрий Михайлович увлек меня в кабинет, завязалась беседа. Он говорил о том, что время очень тревожное, что в Европе свирепствует война. В это трудное время ему бы хотелось быть вместе с партией. «Кто знает, может быть, придется умереть за Родину, — сказал он раздумчиво, — а умереть мне бы хотелось только коммунистом».

Рассердившись на учителя, я не сдержался и впервые осмелился поднять на него голос: «Дмитрий Михайлович! Что вы такое говорите?! В партию вступают, чтобы биться за счастливую жизнь, а не с думами о смерти!»

Тут вбежала в кабинет двенадцатилетняя Танюша, младшая дочь Дмитрия Михайловича. А за ней — десятилетний Алеша. Оба наперебой, выполняя мамино поручение, позвали нас пить чай.

…Маленькая, но характерная и важная деталь. Евгений Варфоломеевич написал рекомендацию. По его глубокому убеждению, она была очень верной и точной. В ней он назвал долголетнюю учебную и научную деятельность своего учителя подвигом на ниве просвещения советских военачальников.

Дмитрий Михайлович внимательно прочел рекомендацию, поблагодарил за нее и попросил: