Верность

Обтрусив обувь на коврике у входа, начал подниматься по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и понял, что хочет поскорее оказаться дома. С тех пор как он делил квартиру с Джорджо, он часто так поднимался, останавливался на лестничной клетке и испытывал нечто вроде облегчения. Повернув ключ в замке, чуть было не спросил разрешения войти. В квартире царил полумрак; не зажигая света, он застыл на пороге, потом сделал шаг вперед в полной уверенности, что внутри никого нет. Затем разглядел Джорджо на диване в гостиной – тот спал, его очертания проступали вытянутой, неровной синей линией.

Притворив тихонько дверь, чтобы не будить Джорджо, пусть отдыхает, Андреа замер и улыбнулся – с улицы доносился голос, казалось, он шел из-под снега.

– Франкин, я бирюзовая рыбка, Франкин, я…

Голос эхом доносился с улицы, Карло даже не сразу понял, что это Анна. Встав с кресла, он прошел в ее комнату, свет с заснеженных крыш сочился в квартиру, освещая спящую Анну. Карло послушал с порога ее свистящее дыхание и прошел мимо закрытой двери, где спали Маргерита и Лоренцо, в гостиную. Подошел к выключенному проигрывателю с пластинкой Лучо Далла, приглушил свет торшера и направился к книжному шкафу: ему захотелось прикоснуться к книжным корешкам. Книги стояли ровными рядами, некоторые были обернуты в пластиковую обложку, на каждом титульном листе Анна указывала год и месяц прочтения тома. Карло отошел от шкафа, он был совершенно спокоен и направился к креслу человека, научившего его жизни, показавшего ему ель и три ключа: «Mí sun cuntèent insá». Нечто сродни верности.

Положив ноги на стол, он зарылся в кресло так, что затрещала обивка. И задремал; свет торшера проникал сквозь веки, он не стал его выключать – ребенком он часто засыпал с горевшим светильником. Его разбудил голос Анны, на этот раз четкий, он прошел к ней. Анна лежала в том же положении: голова склонилась к правому плечу, с подбородка тонкой струйкой стекала слюна. Карло подошел поближе: распахнутые глаза Анны смотрели на шкаф, она не дышала.

Бирюзовая рыбка охраняла ее покой.

Когда они отъехали от магазинчика, София увидела Ина Казу и жасмин на балконах, отец ехал медленно, и около рубинового домика София попросила разрешения сесть за руль. Он включил поворотник и съехал на обочину, хотя до оптового склада было рукой подать. Поменявшись местами и пристегнув ремни, они доехали молча до северных бастионов. Затем София включила радио и, миновав исторический центр, свернула к причалу. Склад находился перед зданием военно-морского флота, однако София повернула в противоположную сторону. Отец дал ей знак возвращаться обратно, но она продолжала движение. Когда до Ривабеллы оставалось каких-то пару километров, отец спросил, куда она направляется. К маме, ответила София.

Тогда отец замолчал и напряженно сидел до самого кладбища. Съехав на проселочную дорогу, они объехали вокруг кладбищенских стен. Припарковались на траве, София первой показалась из машины, отец медлил, а выбравшись наружу, закурил сигарету. По морщинам на его лбу и неуверенной улыбке София поняла, что ей придется идти одной.

Миновав прилавок с цветами, она оказалась у входа, взглянула на памятник в форме носовой части «Рекса» – могилу Феллини, Мазины и их ребенка: в бронзе постамента отражались солнечные блики. Свернув налево, она замешкалась, силясь вспомнить дорогу. Огоньки умерших вели ее к маме.

Могила оказалась третьей справа, розы, которые приносил отец, еще не завяли. София вытащила руки из карманов и расправила стебли. Потом посмотрела на нее: кудрявые волосы, рассыпанные по плечам, смущенный взгляд. Она всегда робела перед объективом, хотя ей и нравилось фотографироваться. Мама, я здесь. Маргерита вошла в комнату, из которой еще не вынесли противопролежневую кровать и швейную машинку: я здесь. Отворив створки шкафа, сначала одну, затем вторую, окинула взглядом вещи, ее вещи, дотронулась до блузки с ярким принтом, которую мама надевала с приходом тепла, – с этой блузки для них начиналось лето.

Сколько у нее уйдет времени, чтобы освободить шкаф, сложить пиджаки, штаны и туфли, что-то откладывая в сторону, что-то оставляя себе? Ей хотелось рассказать Анне, что Карло взяли на работу на испытательный срок, а Лоренцо был уверен, что бабушка плавает в море. Ей хотелось рассказать, что каждый раз, входя в квартиру, она видит ее на табурете, у проигрывателя, с ногами на столе, а порой даже говорит с ней. Привет, шептала Маргерита, замерев на пороге гостиной. Затем шла в ванную и рассматривала марлю и все те приспособления, которыми мыла ее. Рассматривала и свои руки, подмывавшие Анну, – жаль, что ей не суждено было сделать это лучше, нежнее, непринужденнее, не давясь от приступов рвоты; быть с Анной даже тогда, когда та об этом не просила; свозить ее куда-нибудь, хотя бы в ее ненаглядный Санкт-Петербург.