Верность

– Не «неопределенное», а предвзятое, товарищ комиссар, – скрывать это вы не умеете, а ваше подчеркнутое недоверие оскорбляет и возмущает его. Вот вы и добились, что старший офицер не знает об отъезде командира. Какой же он тогда ему заместитель?

– Мне известно, что он имеет связи с белогвардейцами.

– Так ли? Знакомство с морскими офицерами – эмигрантами он действительно поддерживает. Многие из них служили при Колчаке. Но он не предатель и никогда им не будет. При таком отношении я бы на его месте давно подал в отставку. Он этого не делает только потому, что семья у него здесь. Кормить её надо.

Павловский нахмурился, а штурман продолжал:

– Да вы не обижайтесь. В искренности ваших революционных побуждений никто не сомневается. Но подхода к людям, и особенно к офицерам, у вас нет. Подумайте сами, ведь так?

Павловский вспомнил, что то же самое как-то сказал ему Якум. Но признать свой недостаток ему не хотелось, и он ушел от прямого ответа.

– Чтобы между нами всё было ясно, скажите мне откровенно, почему вы, участник партизанской борьбы, вдруг не в партии?

Штурман улыбнулся:

– Я, товарищ комиссар, хочу по всякому вопросу иметь свое особое и совершенно свободное мнение, а партийная дисциплина мне этого бы не позволила. Да и мою бы личную жизнь связала. А я свою личную свободу люблю больше жизни.

– Напрасно вы так думаете. Да и любовь к личной свободе – путь к анархизму и даже в лагерь контрреволюции.

– Ну, это вы через край хватили, товарищ комиссар. По ошибке контрреволюционером не сделаешься. Все они знают, чего хотят, и этого не скрывают. А вот среди присяжных революционеров, к сожалению, встречаются такие, над поступками которых приходится серьезно думать и о них своё мнение иметь.

Павловский покраснел:

– Это не меня ли вы имеете в виду?

– Нет, не вас. Кое-кого повыше. Комиссара Камчатки, например.

Павловский сразу не нашелся, что ответить. О Ларке у него также сложилось отрицательное мнение. Но обсуждать с беспартийным поступки комиссара Камчатской области он счел недопустимым и дипломатично ответил:

– Я его очень плохо знал и не доверять ему не имею права.

– Вот именно, не имеете права. А я хочу иметь это право и не понимаю, товарищ комиссар, как можно замалчивать преступное поведение Ларка в Шанхае? Это приносит вред революции.

– А почему вы думаете, что его поведение останется без последствий? Якум в Чите обязательно доложит обо всем Дальбюро и правительству Дальневосточной республики.

– Поживем – увидим, – ответил штурман со скептической улыбкой.

Наступила пауза.

– Ну ладно, товарищ комиссар. Поговорили откровенно и, кажется, друг друга поняли. Обстановка мне ясна. На меня, как и раньше, можете положиться. Корабль мы им не отдадим. О поездке командира буду молчать. И с вами ссориться не намерен. Для этого нет причин. Вот вам моя рука.

Павловский ничего не ответил, крепко пожал руку штурмана и пошел к себе. У него было какое-то смешанное чувство. С одной стороны, он был удовлетворен: за год службы на «Адмирале Завойко» они впервые обменялись со штурманом крепким рукопожатием. Но он чувствовал, что Беловеский по-прежнему остался «сам по себе» и его признает только потому, что он комиссар. К тому же штурман «заядлый беспартийный», а таким, он был уверен, полностью доверять нельзя… «А как же командир, – вдруг вспомнил он, – ведь он тоже беспартийный?»

Впервые он начал понимать, что авторитет члена партии не вручается ему вместе с партийным билетом. Что авторитет этот неотделим от человеческих качеств и поступков члена партии. Что беспартийных гораздо больше в революции, чем членов партии, и что с ними и их мнениями нужно считаться. Ему невольно вспомнились от кого-то услышанные слова Ленина о том, что руками одних коммунистов социализма не построишь. Какая в этих словах жизненная правда! Но как объединить вокруг себя беспартийную массу и вести её за собой? И он снова возвращался к мысли о том, что для этого прежде всего нужно организовать на корабле партийную ячейку. Но как это сделать, когда он единственный коммунист на борту!

83

Через два дня в кают-компании «Адмирала Завойко» появилось новое лицо – худощавый живой человек лет тридцати, в потертом синем кителе с давно не чищенными пуговицами, с подстриженными по-английски усами, отрастающей кудрявой шевелюрой, которую уже успела тронуть седина, с нервной речью и порывистыми жестами. Это был выкупленный у контрразведки бывший комиссар Глинков, прибывший в Шанхай на пароходе «Лористан».

Беловеский ещё с Балтики знал фельдшера Глинкова. В первый год революции случай столкнул их на площади. Шел шумный митинг. Прибывшая из Петрограда делегация черноморцев призывала защищать революционный Петроград и во имя этого вести войну до победного конца, агитировала за «заём свободы». Серьезных оппонентов не было, но из толпы раздавались гневные возгласы: «Пущай буржуи дають!», «Какие у матроса деньги?!».

Вдруг на трибуне показался флотский фельдшер и, взмахнув фуражкой, заговорил: