Верность

Через четыре дня сильно засвежело. Перегруженный вспомогательный крейсер «Лейтенант Дыдымов» сильно кренился. Командир его первый раз в жизни самостоятельно вёл морской корабль, да и то за адмиралом в кильватерной колонне. Неопытным моряком был и старшин офицер. Посоветовавшись с ним, командир хотел просить разрешения адмирала выйти из строя, лечь по волне и идти малым ходом и приказал поднять сигнал: «Не могу держаться в строю».

Пока сигнал разбирали, большая волна ударила в правый борт и выбила деревянные двери надстройки. Вода устремилась во внутренние помещения и вызвала панику среди пассажиров. Все, толкая друг друга, бросились наверх. Новые волны, вкатываясь на палубу, шумными водопадами неслись по трапам вниз. Корабль огласили крики и плач женщин. Растерявшийся Соловьев скомандовал лево на борт и дал самый полный ход. Дополнительный крен от циркуляции оказался роковым: крейсер лег на правый борт и больше не вставал. Всё его внутренние помещения быстро затопились. Через три минуты он исчез в волнах.

Катастрофу во всех подробностях видели с шедшего за «Дыдымовым» «Диомида», который тоже испытывал свирепую бортовую качку. Командир его, опытный моряк, подошел с наветра и приказал выбросить спасательные круги на шкертах, так как о спуске шлюпок думать не приходилось. Подобрать с воды удалось только трех человек.

114

Телеграф молниеносно сообщил шанхайской прессе об освобождении Владивостока. Телеграммы скупо сообщали: белые разбиты и отступили за границу. После эвакуации последних подразделений японской армии 25 октября во Владивосток вступили Народно-революционные войска и партизаны. Завойкинцы жадно читали все три выписанные на корабль газеты.

Подробности каждая газета излагала по-своему. «Шанхай Дэйли ньюс» писала, что главнокомандующий Уборевич обещал консульскому корпусу полный порядок в городе и что на улицах сразу же появилась военная полиция. На рейде пока остаются крейсера Соединенного королевства, Соединенных Штатов, Японии и Франции. «Шанхайская жизнь» рассказывала о восторженной встрече, которую устроили Народно-революционной армии все слои населения. «Шанхайское новое время» скорбно сообщало, что на долю «честных русских патриотов» выпали новые испытания, сетовало на погрязшее в коррупции руководство приморской «государственностью», благоразумно не называя имен. Выражало надежду, что отступившие, «но непобежденные» русские воины будут достойно приняты за границей.

Передовую статью «Шанхайской жизни» комиссар прочел вслух. Заключительная её фраза, что теперь приморцы будут стремиться к новым достижениям рука об руку со всем русским народом, была встречена громом аплодисментов.

Затем прозвучал «Большой сбор». Команда выстроилась, вышел командир и, заметно волнуясь, поздравил экипаж с победным завершением кровопролитной гражданской войны.

– Но помните, – в заключение сказал он, – не вся наша земля освобождена: Камчатское и Охотское побережья заняты ещё белогвардейцами, а Северный Сахалин оккупирован японцами. Я уверен, что наш корабль примет участие в освобождении этих земель и не уронит чести Народно-революционного флота!

Громкое «ура» прокатилось по рейду. Его сменили торжественные звуки «Интернационала». Обнажив голову, пел весь экипаж во главе с командиром. Со стоявшей выше «Эривани» махали газетами и фуражками.

Когда смолк «Интернационал», вперед вышел Павловский. Также волнуясь, он предложил послать приветственную телеграмму в освобожденный Владивосток. Все дружно закричали «ура».

– «Владивосток. Главкому Уборевичу, – громко и четко прочел комиссар. – Приветствуем разгром белых банд. Сожалеем, что отсутствуем на праздновании годовщины Революции. Экипаж «Адмирала Завойко».

Вечером в кают-компании был организован торжественный ужин. Глинков провозгласил первый тост за великий свободный русский народ, сбросивший в море белогвардейцев и интервентов на севере, на юге, на западе и на востоке. Все встали. Штурман, а за ним и все присутствовавшие запели «Интернационал».

Второй тост предложил Павловский:

– Выпьем теперь, товарищи, за партию большевиков, за товарища Ленина, за то правительство, которое обеспечило победу над интервентами и белогвардейцами.

Все дружно аплодировали. Нифонтов, поднимая бокал, поймал взгляд штурмана и с улыбкой кивнул на уставленный закусками стол. Сидели долго. Вспоминали товарищей. И павших в боях, и пропавших в водовороте последней вспышки гражданской войны. Где-то они теперь? Живы ли?

Штурману вспомнилась Наташа в черном овчинном полушубке, в валенках и пуховом платке… Да, случилось непоправимое, и он сам во всем виноват,

Нифонтов словно угадал мысли Беловеского и тронул его за руку.

Беловеский отвечал печальной улыбкой, а сидевший рядом Глинков хлопнул его по плечу:

– Не унывай, Михаил Иванович! Вернемся во Владивосток, найдешь себе невесту. Сколько их за эти годы подросло, и какие милые!