Верность

– Ну, это всё равно. Судно-то ведь наше, – не сдавался Ларин, хотя и понял, что случилось то, чего он больше всего опасался: разъездной пароход, на который возлагалось столько надежд, у ревкома отобран. Теперь на нем военный флаг и молодые вооруженные матросы во главе с морскими офицерами. Вместо капитана – командир, который и милиции не признает: понимает, что его команда и многочисленнее, и лучше вооружена.

Стремясь смягчить остроту спора, вмешался Павловский:

– Вы, товарищ Ларин, видимо, не представляете обстановки во Владивостоке. Там каждый день можно ожидать нового белогвардейского мятежа. Вместо спора о том, кому принадлежит судно, следует подумать об обороне: ведь и сюда могут прибыть белогвардейские отряды.

– Это резонно, – с улыбкой подтвердил Якум. Обращаясь к Ларину и переходя на серьезный тон, он сказал:

– Без меня вам всё равно вопрос о дальнейшем использовании судна не решить. Пароход действительно в моем распоряжении, и, если обстановка во Владивостоке не изменится, я обязан на нем туда вернуться. Так что уж прошу вас, товарищ Ларин, обращаться только ко мне, а не к капитану.

Решительный тон Якума озадачил Ларина, и он поспешил переменить тему разговора так, чтобы вопрос о правах на судно Камчатского ревкома остался открытым,

– Мы намерены послать на Командоры члена ревкома Шлыгина. Поручаем ему наблюдение, чтобы команда и пассажиры не торговали спиртом на островах. В помощь даем двух милиционеров.

– На это мы с товарищем Клюссом не можем дать согласия, – возразил Якум. – «Адмирал Завойко» – военное судно, и распоряжается здесь только его командир. Если Шлыгин поедет, то пассажиром и во всем должен подчиняться мне и товарищу Клюссу. В противном случае мы его не возьмем.

– Нам придется это обсудить на заседаний ревкома, – нахмурил брови Ларин и встал.

– Садитесь и не сердитесь, Иван Емельянович, – улыбаясь, сказал Якум. – Сейчас вы с нами поужинаете, а тем временем товарищ Клюсс подведет свое судно к пристани. Так что и шлюпка вам не понадобится.

Клюсс поклонился и вышел.

13

На другой день утром Клюсс вызвал Беловеского:

– Поедете с ответным визитом к японскому командиру, Михаил Иванович. Наденьте вашу парадную тужурку. Белые перчатки у вас есть?

– Нет, Александр Иванович.

– Возьмите мои. Сабли у вас тоже нет?

– Есть кортик, Александр Иванович.

– Кортик не годится. Могут подумать, что мы относимся к ним с пренебрежением. Попросите саблю у старшего офицера… Визит должен быть коротким. Говорите по-английски. Передайте мою благодарность за поздравления с приходом и намерение лично засвидетельствовать почтение их командиру. И сейчас же откланивайтесь. Рюмку будут предлагать, не пейте: при предварительном визите это не принято. В кают-компанию будут приглашать, тоже не ходите. Сошлитесь на необходимость немедленно вернуться ко мне с докладом… Это я на всякий случай: вероятнее всего японский командир не захочет затягивать визит. Идите собирайтесь и постарайтесь не уронить нашего престижа…

Стоя на корме моторного катера, команду которого старший офицер с трудом одел по форме, штурман вглядывался в выраставший перед ним броненосец, хорошо знакомый с детства по фотографиям.

«Как странно, – думал он, – маленьким мальчиком я плакал от досады, узнав о сдаче части русской эскадры после Цусимского боя. А теперь вынужден ехать с визитом на корабль, построенный в моем родном Петрограде. И обязан держать себя с достоинством. Как бы не сорваться!»

Старшина катера, молчаливый и невозмутимый Орлов, мастерски пристал к трапу. Придерживая саблю, Беловеский поднялся на палубу. На «Ивами», по старинному обычаю, высвистали фалрепных. Вместе с вахтенным офицером его встретил развязный японец в синем штатском костюме. Улыбаясь, он отрекомендовался драгоманом[2] японского броненосца Медведевым. На удивленный взгляд штурмана пояснил:

– Меня зовут Кума Сиродзу. Кума ипонску медведь, значит, русску Медведев.

«Мелковат ты для такой фамилии», – подумал Беловеский и пошел за драгоманом по батарейной палубе к каюте командира, оказавшейся в носовой части под мостиком. Низкорослые японские матросы, похожие на бедных, опрятно одетых и послушных подростков, провожали его любопытными взглядами.

Тучный и лысый японский командир хриплым баском по-английски ответил на приветствие, но дальше разговор пошел через переводчика.

– Капитанну Сирано оцинь радду мородою роске офицерру, – перевел Кума, – он хоццу узнать, когда вы выпусу морскомму корпусу?

«Ничего себе переводчик!» – подумал штурман и спокойно соврал:

– В 1918 году.

– О-о. Это оцинь интересно-о, – продолжал Кума. – И это-о посредний выпусу?

– Почему же, – солидно отвечал Беловеский. – России нужен сильный флот и морские офицеры.

– Капитанну Сирано говори, нузно раньзэ борсевикку прогнать. Э-э?

Лицо драгомана расплылось в улыбке, Сирано молчал, испытующе вперив взгляд в штурмана.

Звякнув саблей, Беловеский встал:

– Передайте капитану Сирано мои искренние извинения, но я не уполномочен решать с ним вопросы внутренней русской политики.