Верность

– Это крепкий орешек, ваши превосходительства, и разгрызть нам его пока не удалось, – поучала Таубе. – Клюсс переставил свой корабль в китайские воды и намерен в случае нападения действовать оружием без колебаний и каких-либо ограничений. Оружия достаточно: винтовки, револьверы, гранаты, пар, кипяток из шлангов, наконец, даже маленькая пушка. Если нападение не будет внезапным и его не поддержат изнутри – неизбежен провал. Так что ваше намерение силой захватить корабль и отплыть на нём за атаманом в Дайрен – несбыточная мечта. Остается одно: серьезно заняться его экипажем. В этом направлении кое-что уже сделано. Сейчас вы увидите одного из наших единомышленников – судового врача большевистского корабля. Да вот и он, легок на помине! – воскликнула она, вставая навстречу Гедройцу и Полговскому.

Началась процедура представлений. Гедройц сиял. Полговской был смущен, неловко шаркал ногой, жал руки и оглядывал гостей близорукими глазами. Его подавляли чины и громкие имена. Вспомнилось их мрачное прошлое, о котором он был наслышан ещё во Владивостоке. «Дело принимает серьезный оборот, – думал он. – Эти шутить не будут. И как это я так безнадежно запутался в сетях таких крупных авантюристов? Но выхода нет. Порвать с ними сейчас уже невозможно».

Через два часа, после совещания и сытного ужина, за которым Полговской пил мало, он покинул гостеприимный дом Зайцевой и отправился на корабль. В карманах его были рассованы два новеньких браунинга и несколько коробок патронов к ним, а в бумажнике еле уместились пятьсот долларов хрустящими банкнотами. Их ему вручила баронесса «на расходы, в которых вы можете никому не отдавать отчета». Но он понимал: для того чтобы удрать – этих денег мало. Для вербовки же новых заговорщиков на борту пока достаточно. Ловко она определила сумму «субсидии»!

Вслед за Полговским от Зайцевой вышел корнет Рипас. У него было прекрасное настроение. Наконец он на секретной службе в сыскной полиции. Был на секретном совещании, имеет интересный материал для своего патрона. В случае, если за бесконечными разговорами последуют действия, полиция будет готова их пресечь, а он получит денежную премию в дополнение к скромному, но гарантированному окладу. Но будут ли действия вообще?.. Вдруг его осенила мысль: нужно продать эту тайну. Продать немедленно и возможно дороже. Баронесса говорит, что Клюсс сейчас не при деньгах… Э, да вот кто даст деньги! Редактор «Шанхайской жизни»! Немного, но даст. Кстати, он уже знаком с господином Семешко. Надо немедленно туда заехать: там все сейчас в сборе, готовят завтрашний номер.

Рипас не ошибся. Информацию охотно приняли и за неё заплатили. Обещали держать в секрете её источник. Дали всего пятьдесят долларов, но и это деньги! Обещали и впредь платить, если материал будет свежий и сенсационный.

75

Судьба китайского пехотинца беспокоила и Клюсса и Павловского. Посоветовавшись, они решили, что надо постараться оградить его от жестокого наказания. Но дело едва не испортила «Шанхай Дейли ньюс». Она поместила заметку о том, что русский кочегар поздравил китайского часового с рождественским праздником, поломал его оружие и прогнал с поста. Заметка кончалась с чисто английским юмором: «Командир русской канонерки лейтенант-командер Клюсс и начальник обороны Шанхая генерал Хо Фенг-лин совместно знакомятся с этим происшествием». Смех с серьезным лицом…

Генерал Хо не понял насмешки английской газеты и принял Клюсса очень любезно. Ему импонировало, что извинения принесены лично командиром иностранного корабля. Ни английский, ни американский, никакой другой командир к нему бы не явился. В крайнем случае прислал бы младшего офицера с письмом. Он с удовлетворением принял извинения и обещал не наказывать строго незадачливого часового. При прощании одарил Клюсса двумя коробками китайских конфет.

Часовой получил двадцать палок и год заключения в крепости. Ходулину Клюсс назначил три месяца карцера, возместил стоимость штыка – три доллара двадцать центов. На этом инцидент был исчерпан.

Вернувшись на корабль, Клюсс рассказал Павловскому о своем визите к генералу Хо.

– Нужно разъяснить команде, как жестоко пострадал китайский пехотинец. Пострадал исключительно по вине нашего товарища, самовольно съехавшего на берег в нетрезвом виде. Пусть все почувствуют моральную ответственность за это.

Павловский ушел в подавленном настроении: «Вот так надежный товарищ! На словах интернациональная солидарность, а на деле…» Ходулин уже сидел в карцере, а комиссар всё не мог успокоиться. Неугомонная совесть всё твердила ему: ты виноват, ты! Ошибся, не предусмотрел, выпустил из-под наблюдения…

Через несколько дней у Ходулина поднялась температура и его пришлось положить в лазарет. Полговской определил инфлюэнцу и старался подольше продержать Ходулина в постели. Но через два дня комиссар с мрачным видом сам смерил Ходулину температуру и отправил его назад в карцер. Полговской возразить не посмел, но такого пренебрежения к его медицинскому авторитету не мог простить и заговорил с Ходулиным: