Вернулся солдат с войны

- Хм, ты извини, конечно, - пацанчик заинтересовал меня сильнее, захотелось подробностей, - ты в Воры в Законе стремишься или просто воровать не умеешь?

- В каком смысле?

- В том смысле, что если у тебя не лезет воровать, если тебя шестой раз сюда привозят, иди гусей паси: воровать - не твоё.

- А жить на что?

- Тебе на жизнь нужно так много денег?

- Денег много ненужно, но нужно на что-то питаться.

- У тебя родители есть?

- Есть. Оба пьют.

- Давно?

- Давно.

- Тебя совсем не кормят?

- Я дома не появляюсь совсем. Там почти всегда компания.

- А живешь ты где?

- Когда как.

- Можно же в интернат устроиться. Нельзя, чтобы при Советской Власти были беспризорные дети!

- Меня устраивали. Я сбежал.

- Плохо кормят?

- Кормят нормально. Порядки там не те.

- Воспитывают?

- Насилуют.

- Воспитатели?

- Старшие ученики младших. Без разбору - мальчик, девочка. Противно.

- На что же ты живешь?

- Ворую.

Я посмотрел на соседа другими глазами. Его недоразвитое детское тельце и юный возраст не обманывали меня, как верно обманывали следаков и судей предыдущие пять раз. В одном боксе со мной сидел мужчина. Физически слабый, с недоразвитым скелетом и мускулатурой, но - мужчина. Никакой инфантильностью, никакими "соплями до пупа" тут не пахло - мужчина был самостоятельный, с трезвыми взглядами на жизнь. Такому не было надобности выдавливать из себя веселье, натужно ржать и рисоваться перед ровесниками, как рисовались-красовались те четыре дебила перед погрузкой в автозак пока их основной не получил по соплям от конвоя.

Этот четырнадцатилетний мужчина был взрослее своих ровесников и большинства моих. Я впервые встретил человека, который бы воровал, то есть умышленно совершал преступление за преступлением, только для того, чтобы добыть себе пропитание.

После армии сложно удивить воровством: воровство в армии - норма жизни, привычный фон, на котором происходит служба. Воруют все и всё. Прапорщики - со складов, солдаты - отовсюду. Воруют друг у друга ремни, панамы, фляжки. Тащат кондиционеры и мотопомпы и толкают духам за пайсу. Сдают в дуканы недоеденный сухпай. Если в линейном полку воровство носило системный и размеренный характер, редко причиняло ущерб и доставляло неудобство конкретному человеку, то в учебке воровство было тотальным и беспощадным. Редкая побудка учебной роты не обнаруживала пропажу предметов формы одежды и тогда одновзводники обворованного курсанта выходили на тропу войны "рожать" - то есть украсть или ограбить курсанта из другой учебки, чтобы восстановить украденное ночью.

Но никто и никогда в армии не воровал по мотивам хронического голода.

Мне захотелось чем-то помочь пацаненку, но я не знал чем.

- Как звать тебя?

- Сева.

- Куришь? - я протянул ему пачку сигарет, чтобы он угостился

- Благодарю. Не балуюсь.

"Не курит", - отметил я для себя этот плюс

- Ты, поди, еще и не пьешь?

- Пробовал. Не понравилось. Пиво горькое. Водка противная. Да и дорого.

"И не пьет".

Что я мог посоветовать Севе? "Хорошо учиться и слушаться маму"? Он уже всё сделал правильно и всё испробовал. Пробовал жить с пьющими родителями. Не вышло. Пробовал прокормиться в интернате. Тоже не получилось. Не его вина, что для него "кругом шашнадцать", что так ему под ноги постелилась жизнь, что дальнейшее передвижение по ней - только под конвоем.

Внезапное прозрение укололо мозг и сердце. Рядом со мной сидел не маленький щупленький пацаненок, а самый настоящий Сирота. Этот Сева - так уж сложилось - потерян для Армии и для государства. Он не простит шакалам их формы: точно такие же погоны и форму носят конвой, мусора и тюремные дубаки: все те, кто сызмальства ловил и сажал Севу. Сева никогда не полюбит ни погоны, ни форму, ни ордена. Шелест боевых знамен не станет сладкой музыкой для его уха. Ни один шакал - взводный, ротный, комбат или замполит - никогда и ничему не сможет научить Севу. Сева уже всему обучен и скорее перекуёт своего командира, чем переобуется сам.

Я посмотрел на пацаненка еще внимательней, чтобы удостовериться в своей правоте: