Вернусь, когда ручьи побегут

«Сейчас с сыном знакомить будет, – подумала Сима. – Как же она меня представит? „Это – Серафима, твоя сестра“?» Вдруг ошпарила мысль, как из дурного сна, что мать не знает ее имени.

– Алексей, ты слышишь или нет, я тебя зову!

Послышался звук отодвигаемого стула, шлепающие шаги, и из-за перегородки появился подросток:

– Ну чего?

Сима привстала ему навстречу, волнуясь, поправила ворот белоснежной блузки, готовая к знакомству.

– Сходи-ка в магазин к тете Любе, купи хлеба, сыру, печенья к чаю, – сказала Алла Романовна и, подумав, добавила: – Маленькую попроси у Любы, скажешь, для меня, она даст.

– Ладно, – неохотно согласился сын, скосив глаза на гостью, и исчез за перегородкой.

Симочка опустилась на стул.

За стенкой что-то зашуршало, задвигалось, и Алексей появился вновь.

– Не хватает, – сообщил он, помахивая купюрами.

– Не хватает? – изумилась Алла Романовна, высоко приподняв брови, и почему-то посмотрела на Симу. Подросток тоже обратил к ней свое лицо; возникла пауза, и Симочка опять почувствовала на себе оценивающий взгляд, каким мальчишка встретил ее на пороге.

– Сейчас-сейчас, – засуетилась она. Сняла с плеча сумочку, достала портмоне. В портмоне было три купюры, две – помельче, одна – покрупнее. Симочка перебрала их пальцами и потянула за уголок ту, что помельче. Стоявший рядом Леша, не скрываясь, следил за ее манипуляциями, выжидая, какой выбор она сделает. – Вот, – не выдержала Сима, вытаскивая самую крупную банкноту и отдавая ее родственнику. Он небрежно засунул бумажку в карман и бросил через плечо:

– Ну, я пошел тогда.

– Сдачу не забудь принести! – крикнула ему вслед Алла Романовна, приподнимаясь на подушках. Хлопнула входная дверь.

Было невыносимо душно.

Разговор не клеился, но это, казалось, не заботило Аллу Романовну, она думала о чем-то своем.

– Это вы? – спросила Сима, указывая на висевшую над кроватью большую фотографию в деревянной раме.

– Это я, – кивнула Алла Романовна. – Что, хороша?

Женщина на фото была редкой, завораживающей красоты. Густые волнистые волосы до плеч, чистый лоб, огромные с поволокой влажные глаза с чуть приопущенными внешними уголками, точеный прямой нос… С обнаженного плеча спадала атласная накидка, придерживаемая на груди холеной рукой. Образ можно было бы назвать томным, если бы не изогнутая левая бровь и легкая, едва уловимая усмешка на полных губах.

– Моей красоты в тебе, конечно, нет, но глаза немного похожи. Я в молодости… – Она не договорила, прижала ладонь к груди, лицо ее исказилось. Тяжело, надрывно закашляла, вытащила скомканную тряпицу из-под подушки, сплюнула в нее и сунула обратно. – Краб вот здесь, – сказала она, постучав по солнечному сплетению.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – выдавила из себя Симочка, боясь, что ее вырвет прямо тут, у постели больной.

Мать не ответила, потянулась за стоявшей на тумбочке кружкой с темно-коричневой жидкостью, сделала несколько глотков:

– С этого чага проку как с козла молока, – брезгливо сказала, ставя кружку обратно.

– Может быть, форточку открыть? – с надеждой спросила Сима.

– Ну открой немного, – разрешила Алла Романовна. – Я простудиться боюсь.

Сима отодвинула пыльную штору, встала ногами на широкий подоконник, дернула форточку и с жадностью вдохнула в себя весенний воздух.

Мать лежала с закрытыми глазами, лицо ее расслабилось, и Симе показалось, что она заснула. Подхватив сумку, она, не дыша, направилась к выходу и вдруг услышала ясный крепкий голос за спиной:

– Хорошо, что ты с отцом осталась.

Сима обернулась и неожиданно для себя спросила в упор:

– Это почему?

Мать теперь сидела в кровати, вальяжно откинувшись на подушках, поигрывала пальцами, улыбалась, и Сима подумала, уж не симулирует ли свою болезнь эта грешная женщина.

– Какая из меня мать? – продолжала Алла Романовна, склонив голову набок и любуясь переливами бриллиантового кольца на указательном пальце. – Это не мое призвание!

«А в чем твое призвание?» – мысленно спросила Сима.

– Тебе отец, наверное, говорил, что я – шлюха?

– Ну зачем вы так? – заскулила Сима.

– Да ничего страшного, – успокоила мать, – мужчине этого не понять. – Она подалась вперед, взглянула на дочь широко открытыми черными очами, заговорила горячо: – Я не шлюха, я любовь любила, никогда не боялась любви…

Жалость и тоска сдавили горло, и Симе почудилось, что в образе этой женщины, сидящей на кровати в несвежем белье, – заброшенной, никому не нужной, изношенной до костей, – смотрит на Симочку само ее будущее. Мать бессильно откинулась на подушки, разом ослабев, лоб ее покрылся испариной.

– Подойди сюда, – тихо сказала она и поманила дочь пальцем. Сима быстро отерла выступившие слезы и подошла к кровати. – Ближе, – попросила мать.

Сима склонилась над ее лицом, несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза. Алла Романовна слегка коснулась пальцем Симочкиного рта и засмеялась:

– Да ты – беременна, детка!

Сима выпрямилась, помотала головой:

– Нет, вы ошибаетесь.

– Я никогда не ошибаюсь в таких вещах, – непререкаемо сказала Алла Романовна. – Кроме красоты Бог наградил меня интуицией.