Вернуться домой

  - Геббельс придумал многое, но не все. Однако как раз большевикам было не плевать на урку. Они - как и наши идеалисты - считали, что все люди одинаковы по своей врожденной мотивации, и всех можно поднять, научить, всех сделать людьми в полном смысле слова. Именно потому их проект, сейчас процветающий, все равно обречен на поражение. Среди них самих уже появилось множество урку - видящих широкие возможности в партийной карьере. А насчет сажать и расстреливать... это урку делали и будут делать всегда. Только вмешательство амару заставляет их теперь думать, что может быть, это не очень хорошо... Раньше насилие было нормой повсюду.

  Разговоры с Инкой казались бессмысленными. Вернер отторгал хальтаяту на глубинном, эмоциональном уровне - не логическом. Все четыре года подполья и пять лет тюрьмы - вот были его аргументы, следы истязаний в гестапо, намертво стянувшие кожу - вот, что не давало ему, физиологически не давало принять эту теорию; но эти свидетельства нельзя было предъявить в споре. Тем более - Инке с его двумя веками жизненного опыта, порой не менее драматичного и бурного.

  - Хальтаята - это отделение. Не более того! Вернер, изначально не ставится цели кого-то уничтожать или порабощать. Мы хотим только отделиться и жить открыто на поверхности земного шара. Не прятаться, не скрываться. Иметь возможность забирать к себе и обучать всех своих. Мы готовы создавать для урку благоприятные условия. Ведь пойми, нам даже рабы не нужны - на данном этапе мы не нуждаемся в дешевой посторонней рабочей силе, а если будем нуждаться - то легко можем заплатить за нее по их меркам.

  - Все верно, - отвечал Вернер, - это всего лишь разделение. Разделение человечества на агнцев и козлищ, на плохих и хороших, на своих и чужих... Оно всегда производится с самыми благими намерениями. И заканчивается тем, что плохие, чужие и козлища оказываются жертвами хороших и добрых. А я не хочу делить человечество. Мне оно нравится вот таким, какое оно есть.

  - Ты уверен в этом? Оно тебе нравится? - язвительно спрашивал Инка. И Вернер замолкал, не зная, что ответить. Он вспоминал харкающие рожи гестаповцев. Сокамерников, теряющих человеческий облик. Предателя, сдавшего однажды половину группы - Вернер тогда чудом сумел уйти. Обывателей, презирающих таких, как он, легко прогнувшихся под Гитлера. Нравится ли ему этот мир?

  Он не был в этом уверен.

  Вернер считал себя христианином. То есть он в свое время благополучно забил на католическое воспитание и в церковь ходить перестал, огорчив мать, как положено подростку. Дальше он почти не вспоминал о Боге и подобных вещах. Но в тюрьме Вернер осознал себя католиком - может быть, из чувства протеста. Даже вспоминал какие-то молитвы и молился иногда деве Марии, перебирая пальцы, как бусины Розария.

  Однажды он спросил об этом Инти. Она чуть нахмурилась. Отвела взгляд.

  - Мы все знаем об Иисусе Христе, - сказала она.

  - Знаете?

  - Да. Каждый из нас знает о нем. Но мы никогда об этом не говорим.

  Так Вернер ничего и не понял. И не расспросил подробнее в тот раз, а потом - просто забыл.

  Никаких следов религий и церкей в имата он так и не встретил.

  Инти показала ему несколько упражнений, и он стал тренироваться. Мышцы атрофировались, их надо было восстанавливать. Вернер тренировался упорно, пот заливал глаза, все болело. Дыхания поначалу не хватало, и сердце норовило выскочить из груди. Инти хвалила его. Сросшаяся рука действовала безупречно, хотя ее и следовало поначалу щадить. Через некоторое время вставать, ходить, сидеть перестало быть проблемой. Вернер обрел самостоятельность. Зеркальная система в ванной показывала уже не скелет с обвисшей кожей и выкаченными глазами, а вполне приличного стройного мужчину. Щеки, конечно, все еще были втянуты, ребра видны - но смотреть на это было уже не страшно.

  И наконец Вернер стал выходить на улицу. Мир имата раскрылся перед ним.

  Первое время с ним гуляли либо Инти, либо Инка - или же кто-нибудь еще из амару. Он познакомился со многими. Примерно половина жителей имата выглядела обычно, здесь были белые, негры, монголоиды - а половина принадлежала к истинным древним амару, выше других на голову, тонким и светлым, чьи лица поначалу казались уродливыми из-за своей инаковости, но Вернер уже привык к ним.

  Сами амару не делали никакой разницы между расовыми типами, внешность для них, кажется, не имела ровно никакого значения.

  Из объяснений Тимты Вернер понял, что гены, определяющие основные поведенческие характеристики амару, не сцеплены с генами, определяющими внешность - или сцеплены очень мало. Кроме того, и этот распространенный здесь тип амару был не единственным - раньше существовали различные расы амару. Частью гены этих других рас отразились во внешности разных народов.