Вернуться домой

Пока я плескал жидкость в бокалы, он сидел с отрешенным видом — видно, вспоминал. Пропустив стеклянную ножку посудины между пальцев, взял его в ладонь. Слегка повел кистью руки, придавая жидкости движение по кругу. Тихо начал говорить:

— Года три тому назад я вытащил на себе одного парня-француза. Мы тогда попали под сильный минометный обстрел. Мина разорвалась в паре метров от этого обормота. Его нашпиговало осколками, как колбасу салом. В груди осколки и в животе. Правую ногу так разворотило — смотреть страшно.

— Извини, а почему он обормот? — не удержался я.

— А как можно назвать парня, у которого было все: семья, образование, достаток. В нашем подразделении он был единственным французом. Парню просто было скучно от сытой жизни, и он искал приключений на свой зад. Когда понял, что это не так весело и легко, было уже поздно. Надо стрелять и убивать кого-то, иначе можно получить пулю не только в лоб, но и в затылок. Вот теперь представь, он валяется на земле где-то в центре Африки, представляя собой стейк с кровью, а мы сгрудились над ним и решаем. Что делать? За нами максимум в километре толпа аборигенов с «калашами» на пупе, каждый кустик, каждая кочка — им дом родной. До встречи с «вертушкой» минимум минут сорок. А тут этот — почти с кишками наружу и с ногой, висящей на одних сухожилиях. К тому времени я уже сталкивался с подобными ситуациями. В таких случаях обычно пулю в висок, чтобы не мучился, и ноги в руки. Подумаешь, одним трупом «белого» в черной Африке больше. Кто он, что он? Хрен чего докажешь. Сегодня мы воюем на стороне правительственных сил, а завтра на стороне повстанцев. Сколько раз такое было, сейчас даже трудно вспомнить. Самое главное: чем мы быстрее сдохнем, тем лучше для тех и других, включая наше начальство — мы же никто. Ни документов, ни фамилий, ни имен настоящих — нас просто нет!

Увидев недоумение на моем лице, пояснил:

— Когда принимают в иностранный легион, никого не интересует твое прошлое. Ты получаешь новые имя и фамилию. Ни одно правосудие в мире уже не может добраться до тебя. С одной стороны, вроде бы хорошо. Но и цена твоей жизни сводится до минимума. Останешься жив после контракта — твое счастье. Загнешься, никто и никогда не узнает, где могилка твоя. Но чем короче срок контракта, тем ниже тебе цена. Тогда все самые мерзкие и грязные точки в мире — твои.

— Этому парню тогда повезло. Как ни странно, но он был в сознании, орал и матерился так, что аж листья баобаба в трубочку сворачивались. Вся наша группа состояла из головорезов высшей пробы, но парень был в сознании, это его и спасло. Если бы он отключился, его бы просто добили и все. А так даже у них не поднялась рука. Старший группы просто вложил ему в руку пистолет и сказал:

— Извини, давай сам. Не задерживай. Сегодня ты, а завтра мы.

Парень грязно выругался… и в последний момент я ногой выбил пистолет из его руки. Присел рядом с ним и стал затаскивать его себе на спину. Командир группы понял все, буркнул только:

— Русский, это твоя проблема.

Скомандовал:

— Хоп, хоп!

Все рванули вперед. Пробежал с ним меньше километра. Чувствую: все, ноги дрожат, подгибаются. Начал сильно отставать от всех. Ты знаешь, о чем я думал тогда, чего боялся больше всего? Я сейчас понимаю, что это полный идиотизм, но тогда я думал, таща его на себе, как бы не оторвалась у него нога, висевшая буквально на сухожилиях. Можно подумать, была большая разница, где он ее потеряет: под кустом в саванне или через пару часов в палатке санчасти под скальпелем хирурга.

Николай начал доставать очередную сигарету из пачки.

— Почему именно ты взялся его тащить? Вы что были друзьями?

— О чем ты говоришь, какие друзья? Там не могло быть друзей. В состав группы входили мужики разных национальностей. Язык общения только французский. Хороший, плохой, корявый — но только французский. Из нас сколотили волчью стаю для выполнения тяжелой, грязной, но хорошо оплачиваемой работы. И мы на это пошли добровольно. Какие тут сантименты и дружба? Старшой тогда правильно сказал французу: «Не задерживай. Давай сам. Сегодня ты, а завтра мы». Мы хорошо делали свою работу, понимая: сделаешь плохо — долго не проживешь. Какая уж там дружба, когда на кону зачастую были большие деньги.

Николай опять плеснул в бокалы. Молча выпили. Вернулся к рассказу:

— Я сам потом думал. Почему я взялся его тащить? Могу объяснить только одним — нашим воспитанием. Хотя его и обзывают «совковым», но в нем что-то было человеческое. Еще одно. К тому времени у меня за плечами уже был Афган. А там мы своих раненых не бросали. Да что там раненые. Зачастую даже трупы ребят выносили.