Вернувшиеся

Вскоре Мише повезло, один из соседей отозвался среди ночи на звонок домофона, понял, в чем дело, и открыл дверь подъезда. Михаил влетел внутрь и помчался к лифту. Дядя Саф жил на пятом этаже. Лифт проснулся и поехал вниз, но был слишком высоко, и Миша, в сердцах ударив кулаком по стене, бросился вверх по лестнице. Леля бежала следом, полицию она уже вызвала.

Краем сознания Миша отметил, что голова больше не болит, всплеск адреналина как будто смыл боль. Миша больше не мог обманывать себя: с дядей Сафом стряслась беда. Произошло что-то очень-очень плохое.

Однако он еще и не подозревал, насколько плохо все было, когда стоял перед дверью, нажимая на кнопку звонка. Сафронов не открывал. Миша колотил кулаком в дверь, кричал, звал его, но тот не откликался. Перепуганная соседка высунулась из квартиры напротив, как сова из дупла, открылись и другие двери. Кто-то поспешно спускался по лестнице, кто-то, наоборот, поднимался – люди всегда стекаются к месту трагедии.

А тут точно была именно она.

Леля говорила взволнованным голосом – объясняла, что происходит. Миша пытался выбить дверь, хотя и понимал, что это невозможно: она была железная. Как раз такая, высадить которую не получится.

Михаил не знал, сколько времени прошло, пока прибывшие по вызову сотрудники полиции и МЧС сумели открыть дверь. То, что они опоздали, было очевидно. Впрочем, опоздал Миша, судя по всему, еще выбегая из своей квартиры.

Сафронову никто не мог помочь, и никакая помощь ему уже не требовалась. Кто-то сказал Мише, что он не может войти, но Миша не услышал, а потому не послушался.

В квартире было тихо. Эта абсолютная тишина резко контрастировала с предшествующими вторжению внутрь криками, громкими разговорами, стрекотом рации, ударами в дверь, визгом и жужжанием инструментов, при помощи которых вскрывали замок.

Свет горел во всех комнатах, в прихожей и на кухне. Дядю Сафа обнаружили в кабинете, который одновременно служил ему и спальней. В отличие от других помещений, тут царил полный разгром. Сброшенные с полок книги, валяющиеся всюду документы. Перевернутые столы и стулья, сдвинутые с места кожаные кресла, опрокинутый светильник, осколки оконного стекла…

В воздухе висел густой, тяжелый запах, который нельзя было перепутать ни с чем. Так пахнет на рынке, в мясных рядах, и Миша, не отдавая себе отчета, прижал ладони к носу, чтобы защититься от него, не дать просочиться в легкие.

Дядя Саф лежал в углу, под разбитым окном, похожий на тряпичную куклу. Одна рука была вытянута вперед, словно он указывал кому-то на дверь, ноги подогнуты, а тело выглядело странно коротким.

Спустя минуту Миша понял, что не так с пропорциями, и, если бы в желудке что-то оставалось, его бы вывернуло прямо на залитый кровью бежевый ковер.

У мертвеца не было головы. Точнее, она была оторвана от тела.

Один из полицейских, осматривая комнату, обнаружил ее, отодвинув занавеску. Убийца, который, должно быть, обладал нездоровым чувством юмора, водрузил голову жертвы на широкий подоконник рядом с горшками цветов и повернул лицом к остаткам стекла. Теперь невидящие глаза Сафронова взирали на воды реки Быстрой, что извивающейся темной змеей ползла вдоль домов и улиц; на огромный город, который он много лет защищал от нелюдей и преступников.

Один из них расправился с ним этой ночью, убил с запредельной, ирреальной жестокостью, – и Миша был уверен, что знает, кто это сделал.

Часть вторая

Глава первая

Степан не спал, лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к тому, что творилось за стенами дома. Ильин день – ничего необычного. Грозный Илия-пророк катит на своей колеснице по небу, а тут, на грешной земле – самая неспокойная ночь в году: гром, молнии, дождь льет стеной и сбивает с ног.

Это бабушка, когда была жива, говорила про пророка – и маленький Степка верил. Бабушки нет уже давно, веры в ее россказни – тоже. Но то, что эта ночь – особая, грозовая, от веры не зависит. Ночь именно такая каждый год. Правда, в этом году творится что-то совсем уж несусветное.

Небо то и дело озарялось белесым, мертвым светом – и это серебряное свечение пугало. Но пугало все же меньше того удара, который следовал через мгновение: казалось, что с неба, расколотого молнией, обрушивается на землю кулак, готовится раздавить, в крошку размолоть все, что попадется.

Дождь лил остервенело, словно надеялся смыть жалкие домишки в реку. Ветер набирал полные пригоршни воды и яростно швырял в окна. Деревушка стояла на высоком берегу, спины домов прижимались к лесу, а чтобы попасть к причалу, нужно было спуститься по деревянным ступеням. Но все же вода была близко, и Степану казалось, что Быстрая ревет от злости, бросаясь на берег, как бешеное голодное животное, стараясь вырваться из тесного русла и затопить все кругом.