Вернувшиеся

Так что после погребения и поминок, вместо того чтобы поехать домой, предаться скорби, Мише пришлось заниматься перевозкой книг (на первое время они отправились на специально арендованный склад).

Домой он вернулся после шести вечера, расстроенный и уставший. Леля приготовила ужин, и они вместе выпили за помин души хорошего человека. Потом Миша выпил еще. И еще. В общем, количество выпитого оказалось слишком большим. Миша редко употреблял так много спиртного, поэтому дальнейшее помнил плохо и провалился в тяжелый алкогольный сон, как в яму.

А уже в два часа ночи его, не отошедшего от похорон и переживаний, лишь слегка протрезвевшего, разбудил звонок.

– Кто там еще? – простонал Миша, прижимая ладонь ко лбу.

Голова болела немилосердно, подташнивало, затылок ломило, к тому же горло казалось выстланным наждачной бумагой: глотать было трудно, страшно хотелось пить.

– Дядя Саф, – коротко ответила Леля, и Миша сразу проснулся.

Лелино лицо в свете ночника казалось серовато-бледным и словно бы чужим. Она прикусила губу и смотрела на мужа одновременно испуганно и сердито.

– Да, – сипло сказал Миша и откашлялся.

Умница Леля протянула ему бутылку с водой, но Миша не успел сделать ни глотка. Потому что услышал невозможное.

Дядя Саф, которого он знал с детства, с которым долгое время ладил лучше, чем с родным отцом, несгибаемый полковник Сафронов, гроза преступников, карьеристов и казнокрадов, говорил тихим, потерянным голосом, в котором отчетливо слышались ужас и боль.

– Миша? – почти шепотом позвал он. – Ты слышишь?

– Что такое, дядя Саф? Плохо? Сердце? Что…

Послышалось глухое бульканье, и Миша понял: Сафронов всхлипывает.

– Знаю, – проговорил он сквозь слезы. – Я теперь знаю! Но как с этим жить? Как жить, Миша?

– Дядя Саф, я сейчас приеду. Ты дома?

– Чудовище, – не слушая его, проговорил Сафронов. – Уже здесь. Пришло за мной. Понимаешь? Я не сумел ничего… – Дальше послышалось глухое бормотание, Миша не мог разобрать ни слова.

– Дядя Саф, – снова беспомощно проговорил он, не зная, что еще сказать.

Внезапно в трубке послышался громкий звук – грохот или звон. В ту же секунду Сафронов выкрикнул:

– Я понял! Миша, послушай…

Связь прервалась. Голос Сафронова сгинул, растаял, лишь последние сказанные им слова молотом стучали у Миши в ушах. Он снова нажал на вызов, стараясь дозвониться, но механический голос был неумолим, он раз за разом утверждал, что абонент недоступен, и Миша сдался.

Отшвырнул телефон, отбросил одеяло, выскочил из кровати. Голова закружилась, боль сердито куснула затылок и виски.

– Я еду к нему, – на ходу бросил Миша, закрываясь в ванной: тошнота усилилась, и он понял, что его сейчас вырвет.

Через несколько минут, умывшись и почистив зубы, Михаил вернулся в комнату. Слабость и головная боль остались при нем, но больше его не тошнило, сознание прояснилось.

Полностью одетая Леля стояла посреди комнаты.

– Тебе нельзя за руль в таком состоянии, – твердо сказала она. – Сама отвезу. Одевайся.

Миша не стал спорить, внутренне порадовавшись тому, как ему повезло с женой, и произнеся известную мантру «никогда не буду больше пить».

Пока ехали по пустому ночному городу, молчали. Динамик в телефоне был отличный, так что Леля слышала весь разговор, нужды повторяться не было. А строить версии того, что сейчас происходит с дядей Сафом, оказалось слишком страшно.

Облекать в слова, выпуская таким образом наружу ужасные предположения, не хотелось – это был почти суеверный страх. Пока ты не дал имени своему кошмару, его как бы и не существует. От него еще можно спастись.

Дядя Саф жил в многоквартирном доме недалеко от набережной. Еще у него была большая теплая дача под Быстрорецком, туда он обычно перебирался с апреля по октябрь, приезжал на выходные. Сейчас вторник, он точно в городе – или в квартире или на работе, причем на службе застать его было легче: в последние дни он почти все время проводил в Управлении, приезжая домой только сменить одежду и переночевать.

Ключей от квартиры крестного у Миши не было. Оказавшись возле подъезда, безуспешно набирая нужные цифры на домофоне, он чертыхнулся, думая, как попасть внутрь. Был бы отец в городе, Миша связался бы с ним, у него ключи могли быть…

– В окнах кухни и гостиной свет горит, – звенящим от волнения голосом сказала Леля. – Он точно дома. Но не открывает.

Мише захотелось накричать на нее: к чему подогревать колотящийся в нем ужас, произнося вслух очевидные вещи? Но он, конечно, сдержался, хотя паника обжигала, мешала нормально соображать.

«Отец, как назло, все еще в Турции», – подумал Миша, но тут же укорил себя: что он, маленький, бежать к папе за помощью?

– Звони в полицию, – отрывисто сказал он Леле, думая, что следовало сделать это раньше, и набирая наугад номера соседних квартир: может, кто-то ответит.

Леля отошла, поспешно вытаскивая телефон.