Верные друзья

На палубе парохода темная женская фигура, метнувшись к борту, стискивает руками перила, вслушивается. Плот кажется неясным пятном на воде. В туманном вечернем воздухе отчетливо слышны слова песни:

Что пред ней ты, утро майское,
Ты, дубрава, мать зеленая,
Степь-трава — парча шелковая,
Заря-вечер, ночь-волшебница?

9

Все дальше и дальше уходит по реке пароход.

У борта, кутаясь в пуховый оренбургский платок и как-то странно, напряженно улыбаясь, стоит Наталья Сергеевна. Рядом с нею Катя.

Издалека из вечернего сумрака доносится песня:

Хороши вы, когда нет ее,
Когда с вами делишь грусть свою,
А при ней вас хоть бы не было,
С ней зима — весна, ночь — ясный день…

— Ой, Наталья Сергеевна! — Катя испуганно смотрит на Наталью Сергеевну. — Вы плачете?!

Наталья Сергеевна улыбается сквозь слезы:

— Нет, ничего, причудилось… Песня… Я давно ее не слыхала. И совсем уже издалека долетают последние слова:

Не забыть мне, как в последний раз
Я сказал ей — прости, милая!
Так, знать, бог велел — расстанемся,
Но когда-нибудь увидимся…

Песня смолкает, и теперь становится слышно, как работают в трюме парохода машины, как с шумом расходится за кормой вода, как хрипло кричит стоящий с лагом матрос:

— Семнадцать… Семнадцать с половиной… Семнадцать…

Наталья Сергеевна неторопливо достает из сумочки пачку папирос, спички, закуривает.

— Наталья Сергеевна, — огорченно говорит Катя и заглядывает Наталье Сергеевне в лицо, — вы же бросили курить!

Наталья Сергеевна грустно усмехается:

— Расстроилась… Глупо! — И, помолчав, продолжает: — Эту песню восемь лет назад пел один человек. Я проходила практику под его руководством, и вот… Ну, мы с ним дружили. И вот он пел тогда эту песню.

Катя с заблестевшими глазами придвигается к Наталье Сергеевне, берет ее за руку, спрашивает шепотом:

— Вы любили его, да? Ну, Наталья Сергеевна, вы скажите, вы любили его?

— Я его люблю, Катенька, — просто отвечает Наталья Сергеевна и резким движением отбрасывает папиросу. — Не хочу курить. Я его люблю, Катенька, — повторяет она после паузы. — И хоть я уже много лет не видела его и не писала ему, но когда у меня радость, когда мне удается сделать что-нибудь хорошее, настоящее, я всегда вспоминаю о том, что есть на земле чудесный человек, которого я люблю.

— А он? — затаив дыхание, наклоняется Катя к Наталье Сергеевне.

— Он? Он, разумеется, ничего не знает. Сейчас уже поздно об этом говорить. А тогда я была девчонкой. Сама сказать не сумела, а он не догадался. Ну а сейчас поздно!

Катя, сдвинув брови, на секунду о чем-то задумывается, потом говорит грустно:

— Это настоящая любовь! Вот у нас с Сережкой, у нас как-то не так — и он все знает, и я все знаю, и на всей трассе знают. А у вас настоящее!

Наталья Сергеевна с задумчивой улыбкой качает головой:

— Нет, Катюша, любовь — чувство смелое, сильное. Ее не нужно бояться и не надо скрывать.

Она зябко передергивает плечами, плотнее запахивается в пуховый платок, смотрит на небо:

— Гроза собирается. Пойдем-ка в каюту. И, уже совсем собравшись уходить, она вдруг произносит медленно и растерянно:

— И ведь что удивительно — голос тот же. Голос — не только песня!

10

А на плоту при свете керосинового фонаря, подвешенного на палках у входа в шалаш, тоже идет негромкий, неторопливый разговор.

Лапин, все еще задумчиво перебирая струны гитары и неподвижно глядя куда-то в темноту, рассказывает:

— И вот тогда дурак, о котором я говорю, понял, что он ее полюбил. Понял — и растерялся. Она студентка, приехала к нему на практику, он старше ее лет на пятнадцать, и вдруг — такая оказия… Естественно, с этой минуты он постарался встречаться с ней пореже. Даже провожать ее не пошел, когда она уезжала. Так это все и кончилось.

Нестратов, покосившись на замолчавшего Лапина, усмехается:

— Да ты прав — большой дурак был этот твой добрый знакомый.

Чижов утвердительно кивает головой.

— Выражаясь научно, клинический случай шизофрении! Начинается с трусости и ханжеских теорий — «любовь от сих и до сих», «любовь не должна мешать», а кончается всевозможными душевными расстройствами, с которыми приходится возиться врачам! Хотел бы я знать, где, когда и кому помешала настоящая любовь?

— Теоретики! — свирепо огрызается Лапин. Он откладывает в сторону гитару и обхватывает руками колени.

Наступает молчание.

— Между прочим, Саша, — невинным тоном спрашивает Чижов, — а как звали твою практикантку? Такую светловолосую? Помнишь, вы приезжали вместе в Москву и ты меня с нею знакомил?

— Наташа. Наталья Сергеевна Калинина… — быстро отвечает Лапин и, запнувшись, подозрительно смотрит на Чижова. — А ты почему о ней вспомнил?

— Просто так.

Нестратов наставительно замечает:

— Душевная робость делает людей несчастными чаще, чем это принято думать.