Верный меч

В дальнем конце виднелась дверь, голоса раздавались из-за нее. Доски пола тихо поскрипывали, когда мы огибали стол, и я очень надеялся, что мы не наделаем много шума, хотя и сомневался, что они могут что-то услышать за собственными криками. Я вытолкнул Эдо вперед – только он мог понять, о чем они говорят – он подкрался к двери, я следовал за ним, стараясь ступать по коврам, чтобы заглушить наши шаги. Он приложил ухо к двери, хотя на мой взгляд вряд это было нужно. Даже с того места, где стоял я, можно было отчетливо слышать слова, вот только понять их я не мог.

– Эдгита… – Кажется, капеллан старался ее успокоить. Но его перебили.

– Heisminwer! – Сказала Эдгита.

– Он мой муж, – прошептал Эдо, хмурясь от напряжения.

– Что? – Я говорил слишком громко, и он махнул на меня рукой.

Это было совсем не то, чего я ожидал. Мой муж. Мужем Эдгиты был Гарольд, так что же Гилфорду было нужно от узурпатора?

– Hit is ma thonne twegra geara faece, – крикнулаона. -For hwon waere he swa langsum?

– Два года, – перевел Эдо. – Что-то про то, что прошло больше двух лет. Остального я не разобрал.

После вторжения прошло больше двух лет, подумал я. Не это ли она имела ввиду?

– Thubistnithing, – закричала женщина, потому что священник попытался протестовать. – Thuandthinhlaford!

Nithing. Это слово было знакомо. Разве сам священник не использовал его совсем недавно?

– Что она сказала? – Спросил я Эдо.

Он покачал головой, глядя на дверь. Я другой стороны послышались шаги.

– Быстро, – прошипел он. – Уходим.

Я повернулся и шагнул к лестнице, но совсем позабыл о столе за спиной. Я врезался прямо в него, и он со скрежетом проехал по половицам. Проклиная свою глупость, я наклонился вперед. Прежде, чем я успел выпрямиться, дверь распахнулась.

На пороге стоял Гилфорд.

– Танкред, – сказал он. – Эдо. – Несколько мгновений он казался смущенным, потом на его лице отразился гнев. – Я же приказал вам остаться.

Я не собирался обращать на него внимание, но за его спиной появилась жена клятвопреступника: женщина средних лет, достаточно привлекательная для своего возраста. Невысокая и хрупкая, с молочно-белым лицом и длинной, изящной, как у лебедя шеей. Было нетрудно понять, что такой человек, как Гарольд Годвинсон, находил в ней. Но сейчас ее глаза были полны слез, щеки были мокрыми и блестели при свете свечей; сам того не желая, я почувствовал внезапный укол жалости к ней. Что ей наговорил священник, если вверг ее в такую печаль?

Потом я увидел, что она прижимает к груди лист пергамента с закрученными краями, словно стремящимися вновь принять форму свитка. Это должно было быть то самое письмо, которое я прочитал в комнате священника вчера ночью. Неужели это оно так огорчило ее?

– Почему вы здесь? – Гилфорд говорил требовательно. – Вы подслушивали?

Я колебался, пытаясь придумать причины для присутствия здесь, но ничего не шло на ум. Молчание затянулось, и я чувствовал, что пора сказать хоть что-нибудь, чтобы прервать его, когда снизу раздались тревожные крики. Я посмотрел в сторону лестницы и встретился взглядом со старой Бургиндой. Она указывала на нас, а рядом с ней стояла Синхильд, настоятельница, ее глаза неотрывно глядели на нас.

– Вы, – обратилась она к нам. Она чуть приподняла полу рясы спереди и поднялась по каменным ступеням, волоча подол за собой. Бургинда следовала за ней. – Вам нельзя здесь находиться. Этот дом предназначен только для сестер.

– Миледи… – я решил протестовать, хотя, по правде говоря, не знал, что сказать дальше.

Разве я мог признаться ей, почему мы здесь находимся, и удовлетворит ли ее мое объяснение в любом случае?

Она поднялась на верхнюю ступеньку, не глядя в сторону дальней комнаты.

– Гилфорд, – произнесла она по-французски, несомненно, для того, чтобы мы все поняли ее слова. – Вы знаете, что мужчины не допускаются в жилье монахинь.

– Я не разрешил им идти за мной, – сердито сказал он, глядя на меня. – Я не знаю, что они здесь делают.

У нижней площадки лестницы начали собираться монахини, и я увидел среди них круглолицых сестер.

– Я не говорю о них, – казалось, настоятельница говорит с нашкодившей собакой. – Вы тоже не можете находиться здесь. Здесь не место для любого мужчины, даже для священника.

Она прошла мимо меня и Эдо к Эдгите, по лицу которой все еще текли слезы, потом снова посмотрела на нас, положив руку на плечо леди.

– Вы посмели нарушить покой монахинь, находящихся под моей защитой, – произнесла она, повысив голос. Сейчас она обращалась ко всем нам, ее глаза, обращенные на Эдо, затем на Гилфорда и, наконец, на меня, сверкали огнем. – Вы посмели явиться сюда и нарушить мир этой обители.

– Minhlaefdige… – я подумал, что голос Гилфорда звучит почти умоляюще.

Настоятельница не дала ему договорить.

– В этом доме установлен свой порядок, – она возвысила голос, заставляя капеллана замолчать. – И пока вы здесь, вы будете уважать этот порядок.

Я склонил голову. Никто не проронил ни слова: ни я, ни Эдо или капеллан, ни монахини, стоявшие у подножия лестницы.