Читаем Верный Руслан. Три минуты молчания полностью

– Себе прежде. Ну, и людям тоже. Ты не подумал, что тебя с ними захлестнуть может в такую погоду. А ты подумал, что тебе выгоднее всё судно потерять вместе с сетями, чем одни сети. Тогда бы тебя не судили – ты команду спасал. А так, поди, и засудят – за то, что выметал перед штормом. Не знаю, сам ты до этого додумался или кто посоветовал… Я твоё положение понимаю. Но коли попал ты между двумя страхами, так хоть выбирай, который побольше! И уж его одного бойся.

Кеп походил молча по рубке, стал у меня за спиной.

– Так и будешь держать право на борту? Одерживай.

Я отпустил штурвал, и он сам раскрутился. Я не удержал его локтем, навалился грудью, едва поймал его за шпаги.

– Поберегись, рулевой, – сказал «дед». – При заднем ходе и руки поломать может… Оно, конечно, лучше бы носом пойти, как люди ходят, да сети жалко бросить.

– Насчёт сетей, – сказал кеп, – дебатов не будем разводить.

Опять он заходил от двери к двери. Прямо как тигр по клетке. Нервировал он меня здорово.

В переговорной трубе свистнуло – из его каюты. Кеп вынул свисток, приложился к раструбу ухом. Труба ему что-то вещала раскатисто, с дребезгом.

– Добро, – кеп заткнул трубу. – Напоминает глубину смерить. Нужны мне его напоминания. Ну-к, смерь-ка там.

Третий зашёл в штурманскую. Запищал эхолот.

– Тридцать пять. Даже чуть меньше.

– Скоро вожак начнёт задевать, – сказал кеп. – Может, он задержит?

– Такого ещё в мировой практике не было, – сказал «дед». – Так мы, глядишь, в новаторы выйдем.

Мы смотрели молча в чёрные окна. Колко звенел об них снег, потом его смывало пеной. Вдруг запищал передатчик, и «маркони» быстренько забормотал:

– База, база, я восемьсот пятнадцатый, слушаю вас.

– Как себя чувствуете, восемьсот пятнадцатый? – спросила база.

Кеп кинулся в радиорубку, схватил микрофон.

– На вас надеемся. Куда вы там делись?

– С буксирами тут поговорили. Два буксира спасательных к вам идут из Северного моря. «Отчаянный» и «Молодой». Не исключено, что они раньше нас подойдут.

– Исключено, – сказал кеп. – Знаю я эти калоши: и «Отчаянного», и «Молодого». Мы всё же больше на вас надеемся.

– Идём полным ходом. Вы тоже там двигайтесь веселее. Как слышите?

– Слышим-то хорошо. Двигаться не можем.

– Что с машиной? Не удалось починить?

– Да починили. Только не выгребаем.

– Не понимаю…

– Ну, чуть только тормозимся. Что тут не понимать?

– Дайте максимальные обороты. Как слышите?

– Нет у нас максимальных. Малым идём.

– Ясно, – сказала база. – Ясно.

– Тут ещё сети, – сказал кеп. – Сети нас тащат.

Там помолчали.

– При чём тут сети? Они у вас за бортом?

– В том-то и дело. И поводцы нулевые.

– Почему метали? Было же штормовое предупреждение?

Кеп вздохнул.

– Слышали предупреждение. Да не всегда же они сбываются… Ну, рискнули. Пожадничали. Теперь-то что делать?

– Двигайтесь встречным курсом. Как слышите?

– А сети? – спросил кеп.

– Двигайтесь встречным курсом. Насчёт сетей решайте.

Послышался треск, всё в нём пропало, слов не различить. Кеп подождал и вышел в ходовую.

Но база опять к нам пробилась:

– …сот пятнадцатый!…ая глубина под килем? Глубину сообщите.

«Маркони» ей ответил.

– Ясно, – сказала база. – Ясно. Да, с сетями надо решать. – И пропала.

– Вот и решай, – сказал кеп. – Сами-то и совета не дадут.

«Дед» к нему повернулся от окна:

– Не это тебе надо решать. И база не о сетях твоих думает. Сейчас у тебя под килем тридцать пять. Скоро двадцать будет. База туда не пойдёт.

– На двадцать – пойдёт.

– Не уверен. Учти ещё волну.

Кеп стал у меня за спиной:

– Рыскает он у тебя. Точней на курсе.

– Есть.

Он отошёл. В рации у «маркони» завывало, попискивало, и вдруг прорезалось:

– …сот пятнадцатый…ак слышите? – и пропало, запищала чья-то морзянка. Кеп даже не успел добежать.

– Что там у тебя?

– Да этот же плачет, – сказал «маркони». – Шотландец.

– Опять? Вот уж не вовремя.

– Почему? Как раз время.

Я повернул голову, посмотрел на часы – у него над столом. Было без четверти три, большая стрелка пришла в красный сектор.

Началась первая минута молчания.

<p>8</p></span><span>

– Ну, послушай, если охота, – сказал кеп. – Нам тоже поведай.

Морзянка еле прослушивалась.

– Не удалось ему движок запустить, – сказал «маркони». – Сносит его.

Кеп повернулся ко мне. Я думал – он опять придерётся, и завертел штурвалом.

– Помнишь его? «Герл Пегги».

Я удивился – не забыл он, кто тогда на руле стоял. Я думал – он лиц наших не различает.

– Помню.

Я-то помнил, как он прошёл справа, синенький и белоснежный, чистенький, как со стапеля, и обошёл нас, как стоячих, и как вышел из камбуза повар, выплеснул ведро помоев – у нас перед носом.

– Грубиян, – сказал кеп. – Ну… ему тоже хреново. Какие его-то координаты?

«Маркони» ему сказал. Третий ушёл в штурманскую поглядеть на карте.

– Ух ты! Совсем труба кораблю. Небось килем чешет по грунту.

– Он уж, наверно, и скалы видит, – сказал кеп.

– Пока не видит. Скоро увидит. – Третий вышел в ходовую, сказал «маркони»: – Спроси его, видит он Фареры?

– И не вздумай, – сказал кеп. – Не вступай с ним.

– Да я и не могу, – ответил «маркони». – Это надо шибко грамотным быть, английский знать. Я только на жаргоне.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза