Читаем Верный Руслан. Три минуты молчания полностью

– И на жаргоне не нужно. Да, хорош у нас радист, английского не знает.

– Вы мне подскажите.

– Ладно, – кеп вздохнул. – Слезай с этой волны, с шестисот. Базу поищи. Всё равно мы ему не поможем.

– Сейчас… Ещё две минуты.

Я опять посмотрел на часы – стрелка ещё была в красном секторе. Пошла вторая минута молчания.

– Да что толку, – сказал кеп.

«Маркони» не ответил, работал ключом.

– Что ты ему передаёшь? Я тебе сказал: не вступай с ним!

– Я не с ним, я с берегашами. Может, они его не услышали. У нас-то помощней передатчик.

– Ну, валяй… Поможем, чем можем.

– Тише, – попросил «маркони».

Кто-то заговорил в эфире. Прямо изумительный был голос – бархатный, рокочущий.

– Понимаешь что-нибудь? – спросил кеп.

– Так… С пятого на десятое. Он сейчас по-русски скажет.

Но по-русски уже не мужчина говорил, а женщина. С чуть заметным акцентом говорила, только сильно картавила. Но слышно было, как будто она тут с нами стояла, в рубке:

– Всем, всем! Береговая радиостанция Ютландского полуострова просит слушать море. Всем судам, плавающим в Северной Атлантике и стоящим на приколе в портах континента и островов. Вертолётам береговой охраны и патрульной службы спасения. Двое просят о помощи – русский и шотландец. Их несёт течением и ветром на Фарерские скалы. Примите их координаты…

Третий вдруг сказал:

– Правильный бабец. Эмигрантка, наверно.

– Всё б тебе про бабцов, – сказал Жора. – Нашёл время.

– Это я так. Про себя.

– И держи при себе.

Дикторша умолкла. Я опять посмотрел на часы. Пошла третья минута молчания.

– Что-то не откликаются, – сказал кеп.

– А что откликаться? – спросил Жора. – У всех карты есть.

– Да, – сказал кеп. – И забрался же он… Где никого нету. Одни мы болтаемся.

Стрелка на часах вышла из красного сектора.

– Слезай, – сказал кеп. – Ищи базу.

«Маркони» опять нащупал базу, послышалось:

– Восемьсот пятнадцатый, как дела?..

Но тут же её морзянка стала забивать. Зацокала, рассыпалась, как соловьиная трель.

– Во, чудик, – сказал «маркони». – И сюда всунулся.

– Кто?

– Да он же, «Герл Пегги».

Кеп удивился:

– Как же он эту волну нашёл? Скажи, какой шустрый.

– Жить хочется, – сказал Жора.

Слов за морзянкой нельзя было различить. Потом и ба- за начала переговариваться с шотландцем – тоже ключом.

– Что они там ему? – спросил кеп.

– Да то же, что и нам. Просят идти навстречу.

Свистнуло в переговорной трубе – из кеповой каюты. Кеп приложился ухом.

– Нет пока связи, – сказал в трубу. – Тут ещё один нам сигнал забивает, любитель морских ванн. С базой ему удалось связаться. Подождём, пока наговорится… – И заткнул трубу свистком.

«Дед» вдруг повернулся к нему.

– А что, Николаич? Самое время теперь обрезаться.

– Ты всё про одно. Заладил. Может, мы их ещё и выручим, сети. Что-то у меня надежда появилась.

– С чего бы? Оттого, что другим хуже?.. – «Дед» вдруг рассердился. – Не понимаю я! Который час он тебе сóсит, а у тебя только за сети голова болит!

Кеп стал посреди рубки, ни за что не держась.

– Кто из нас не в уме? Скажи мне, Бабилов.

«Дед» не отвечал, только смотрел на него.

– Капитан этого судна, – сказал кеп торжественно, – если надо было, всегда помогал. Но когда у него ход был! И корпус не дырявый! А сейчас меня никто не осудит.

– Николаич, – сказал «дед». – Ты же позора не оберёшься. Если ты сети выручишь, а людей оставишь. На всю жизнь позора. Зачем тебе такая жизнь?

Кеп вдруг заорал на него:

– Ну где у меня ход? Ты мне его дал?

– Ход у тебя есть. Спуститься нужно по волне. Тебя к нему ветром принесёт.

– А потом что? Тем же ветром – да об скалу! В фиорды же теперь не пробьёшься.

– Николаич, об этом потом и думают. А сначала – спасают.

– «Позора не оберёшься»! – опять заорал кеп. Он стащил шапку и стал перед «дедом», на голову ниже его. – Да у меня лысина во какая, видал? К ней уже ничего не пристанет.

– Что же ты кричишь? Я вижу плохо, но не глухой ещё.

– Я не кричу!

– Кричишь. Ты себя не слышишь. А в рубке не кричат. А командуют.

Кеп спросил тихо:

– Что я, по-твоему, должен скомандовать? Что я скажу экипажу? Идём за компанию погибать?

«Дед» молча на него смотрел.

Кеп себя постучал по лысине. Потом надел шапку.

– А чего? – вдруг сказал третий. – Парус поставим – и рванём! Надо – резко! Моряки мы или не моряки?

– Ты помолчи, – сказал кеп. – Если на то пошло, «поцелуй» на твоей вахте случился. Ты это помни.

– Где ж на моей?

– Помолчи, – сказал Жора.

Третий закутался в доху выше носа и затих.

– Семеро их, – сказал «маркони». – Роковое, говорят, число. Мотоботик, поди. С автомобильным движком.

Кеп подошёл к радиорубке.

– Ты что там с ним перестукиваешься? А базу не ищешь.

– Он же с ней на одной волне работает.

– Ты тоже ему чего-то стучишь, я слышу.

– Уже не стучу.

– Позывные свои небось сообщил ему?

– А как же не назваться? – спросил «маркони». – Он бы мне и координаты не сообщил.

– Вот он теперь в журнале и запишет: восемьсот пятнадцатый от меня «SOS» принял. А не пришёл». На кой ты с ним связался? Мог же ты его не услышать?

«Маркони» к нему повернулся вместе со стулом:

– Но мы же его приняли!

– Сами полные штаны нахлебали. Имеем право никаких сигналов не принимать.

– Но мы же его приняли!

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза