Вероятно, дьявол

Даже не знаю, как у меня хватает смелости так шутить. Впрочем, он меня этому научил – всегда сохранять весёлость, быть в плохом настроении – аморально. Грустное вытянутое лицо – уродливо. Он мог упрекнуть меня в том, что я смеюсь слишком много:

– Тебе всё хи-хи да ха-ха.

– Я смеюсь только с вами, – отвечала я.

А потом – что слишком мало:

– Почему ты не смеёшься? Тебе надо почаще хохотать – ты грустная очень.

– Я с вами только и делаю, что всё время хохочу, – отвечала я.

– Нет, могла бы почаще.

Грустные девушки ему не нравятся, поэтому, когда я не выказывала достаточной весёлости – вне зависимости от настроения уголки моих губ от природы немного опущены, – он показывал фокусы, играясь с моим лицом:

– Щекастая Сонька, показать фокус?

– Не надо.

– А я покажу, – невозмутимо отвечал он и оттягивал мне кожу возле висков, удлиняя и сужая глаза.

– Сделаю из тебя китайчонка! – говорил и заливался смехом.

Действительно, смешная картина получалась. Я натянуто улыбалась.

Сейчас мне не до фокусов. Во всяком случае, был смысл держаться выбранного курса.

– Родион Родионович, пожалуйста. Не говорите так. Я никому не рассказывала. Я люблю вас. Уважаю.

До этого я не испытывала настоящего животного страха. С собачьей шерстью, что ли? С собачьей шерстью, что ли? Да, с шерстью, клыками, слюной и красными дёснами.

– Только попробуй рот раскрыть, только попробуй кому-нибудь рассказать.

Какая же я неблагодарная, я должна извиниться, сказать спасибо, и побыстрее. Я протягиваю к нему руки.

– Ты должна быть мне благодарна. Без меня ты никто, пустое место. Я спал с тобой из жалости. Это был acte gratuit. Acte gratuit[34], – повторяет он с нажимом, – ты хоть знаешь, что это значит?

Меня не ранят эти слова. Я знаю – всё могло обернуться хуже, гораздо хуже.

Свет мигнул, но не погас. Он заполнил комнату полностью липкой расплавленной субстанцией. Я чувствовала его запах. Брызги слюны у себя на лице. Его было так много, будто он раздвоился, его образ размножился, но он дал мне не больше того, что я могла пережить.

Он рычит, но всё-таки даёт раздеть себя и уложить в кровать. Наступает затишье. То ли атаракс подействовал, то ли мой Профессор просто устал. Отвернувшись к стенке, он быстро засыпает. Я ложусь рядом, на краешек, боясь сделать лишнее движение и потревожить его сон. Закрываю глаза, притихнув под одеялом, притворяюсь спящей.

Не знаю, сколько мы так лежим, кажется, целую вечность и ещё столько же, прежде чем он встаёт и, не одеваясь, идёт к двери. Покачнувшись в дверном проёме, вырастает тёмная фигура, освещённая тусклым светом из коридора. Хлопает и закрывается дверь, слышатся шаркающие шаги. Я молюсь. Молюсь, чтобы он не столкнулся ни с кем из соседей. В тишине вглядываюсь в темноту, прислушиваясь к звукам из коридора. Что он там делает? Успокаиваю себя – он всего лишь пошёл в туалет. Всего лишь?

Он возвращается и, шатаясь, водружает тело на прежнее место. Сворачивающий кровь страх пульсирует в голове. Я не могла поступить иначе – разве могло быть иначе? – кроме как встать и проделать тот же путь. А впрочем, я чувствую, как рука дьявола поднимает меня. На цыпочках, босиком по полу. Дверь. Туалет. Он оставил свет включённым. И ещё кое-что – обильные жёлтые капли на белом ободке и тёмные пятна мочи на кафеле вокруг унитаза. Я отматываю бумагу и вытираю ободок. Выбрасываю бумагу, смываю.

Вязкий звук моих шагов доносится до меня будто из-под воды. Я прикладываю усилия, чтобы не упасть в обморок. Возвращаюсь, ныряю в кровать и прижимаюсь к нему. Тело заходится в безмолвном вопле. Сердце колотится так, что кажется, я сейчас умру. Нет ни единого звука, кроме шума крови, и на минуту мне кажется, что я оглохла. Я боюсь сойти с ума. В нервных спазмах у меня дёргается всё лицо – губы, брови, глаза, – трясётся каждая мышца, и я не могу справиться с этими судорогами. Он сделал это, и сделал специально.

Раньше я была о себе хорошего мнения, но, начиная с наших встреч в Подколокло, оно становилось всё хуже и хуже. Сейчас я проживала продолжительное падение на быстрой скорости, но это ещё не предел, правда? Я третий раз за вечер пожелала ему смерти.

Я съёжилась на постели, стараясь не выдать то тайное, что только что произошло. О сцене в туалете, я знала, нельзя говорить. Я молилась, чтобы он не догадался, что я там делала.

– Что ты там делала? – хрипло, не поворачиваясь от стены, спрашивает он. – Скажи, что ты там делала?

Как я могла объяснить, не умерев со стыда?

– Ничего. Я люблю вас.

Я не могла сдержаться. Знал бы он, как я люблю его. Мне, как воздух, необходимо любить его.

Глава 15. Малевич

Новогодние каникулы выдались не самые весёлые, но пару недель я могла спокойно дышать – он послал мне воздушный поцелуй и улетел аж на другой континент, в тёплую страну, чтобы завести знакомства с фараонами, бывшими когда-то такими же великими, как он сам. Иногда он звонил мне по ночам и отправлял фотографии дома с множеством комнат и столов, ломящихся от вина и фруктов. Нет такого места, где бы он не чувствовал себя своим.

– Всё хорошо? Вы довольны? – спрашиваю я.