Версальские кружева

«Почему, – подумалось ему, – так всегда бывает: место, где тебе очень хорошо и приятно находиться, никогда не совпадает с местом работы. В Белоруссии мороз, до весны еще далеко, а тут – зеленый рай, красное вино и все остальные краски и радости жизни».

Закрыв окно, он, словно подчеркивая, что минуты сентиментального прощания закончились, резко развернулся на месте и пошел в ванную – принимать утренний душ.

Глеб, которому все-таки нашлась работа на кухне, помогал Виктории создавать красоту утреннего стола. Тарелки, вилки, ножи, ваза с яркими оранжевыми шарами апельсинов, хрустящие тосты с клубникой и сыром, бутылка красного вина, отварные сосиски, порезанные кружочками помидоры, пучки укропа и петрушки вскоре были расставлены по своим местам, заполнив все свободное пространство на столе.

Ощущение грусти, захватившее Михаила, не оставило его и за завтраком. Участвуя в разговоре, он ловил себя на мысли, что тоже очень хочет вот так, по-домашнему, в выходной день болтать с взрослыми детьми и женой, наслаждаться вкусной едой и никуда не спешить. Улыбающиеся глаза жены Глеба, измятая прическа его сына, похоже, пришедшего домой только под утро и, наверное, именно поэтому получившего прозвище «Филин» – все говорило ему, что они существуют в своей, сложившейся годами гармонии.

Он смотрел на их лица и чувствовал, как слова, сказанные ему Глебом в первый день его прилета на Кипр, о том, что улыбки его детей и запах утреннего завтрака окончательно вылечат его от воспоминаний о Марго, теперь стали ему более понятны. Прощание, несмотря на хорошие и добрые эмоции, прибавило весу его тоске, и он, сев в машину к Глебу, заговорил первым:

– Слушай, смотрю сейчас на твою семью, взрослого сына, а в Канаде у тебя есть дочь и внук, и думаю над тем, что ты говорил мне, в таверне на берегу моря.

– А-а-а, то-то я вижу – ты за завтраком сидел несобранный какой-то! Что, вспомнил о своих близких? Это хорошо! Только, вот, вопрос у меня имеется… – Глеб выехал со двора на дорогу, надпись на указателе говорила, что до аэропорта шестьдесят километров. – И вопрос вот какой: когда так подолгу отсутствуешь, ты своей жене звонишь, с детьми разговариваешь, или из страха, что тебя могут прослушивать, хранишь молчание?

– Не звоню. Прослушивания не боюсь, тут другое… Меня в последнее время очень сильно мучает дурацкое состояние одиночества, я стал отвыкать от жены, не вижу, как растут мои дети. Во мне происходит какое-то раздвоение. Эмоции, которые я испытывал, общаясь с Марго, были очень сильными, яркими, сейчас это называют модным словом «химия», но перед Новым Годом я так затосковал по семье, что бросил все и уехал к своим, в Москву. Пожил неделю дома, вижу, у детей глаза горят, родители счастливы, жена не нарадуется, а мне опять чего-то не хватает – душа рвется в дорогу.

– Крутишь! Недоговариваешь! Хотя, нет, можешь не объяснять, я тебе сам все скажу: ты, занимаясь сексом с женой, не испытываешь тех эмоций, как с Марго. Да?

– Ну… в общем, да, – протяжно и нерешительно произнес Михаил.

– Хочешь услышать, что я думаю по этому поводу?..

– Очень! И потом, ты так удачно подобрал аллегорию о капкане, пружине которую нужно найти силы и разжать, что это не дает мне покоя. Я постоянно, с того самого момента, когда ты в таверне сказал об этом, думаю о ранах, которые нужно зализывать самому.

– Понимаешь, Миша, в решении твоей проблемы есть два варианта. Первый: ты все, что я тебе сказал о семье, услышал и, как умный человек, подчиняющий эмоции разуму, разложив по полкам свои отношения и ощущения, легко перешагнул через память о Марго, даже не ставя ее на одни весы с женой. Второй вариант, – тоже победный, только, более длинный и волнистый, с отступлениями, нервами и сожалением. Похоже, что именно такой и будет твоя дорога, и пройти ее придется до конца…

Глеб, выехав на хайвэй, поехал в соответствии со знаками ограничения скорости. Ему очень хотелось помочь Михаилу советом, и он решил не торопиться.