Вершалинский рай

В это время в собор нестройной толпой и ввалились босые грибовщинские бабы с поднятыми на палках портретами дядьки Альяша. Тэкля призналась впоследствии, что у нее тряслись поджилки, но отступать было поздно. Молодайка оказалась перед русской дворянкой в шляпке, женой полковника Семенова. Тэкля взяла у Химки листовки и стала совать их мадам Семеновой:

— Сестрица во Хрысте, на, это из святого селения Грибовщины! Из того Грыбова, где святой пророк обитав! Иди туды, чего ты выстоишь тут с ними?! Попы обманщики, разве ты не знаешь?.. В небе один всевышний, на земле один пророк и посланец его — грибовщинский Саваоф Илья!..

Тэкля говорила громко, но в гарнизонном соборе, рассчитанном на полк солдат, с куполом, как небо, сама не слышала себя. Она повысила голос и с остатком иссякающей отваги повторила:

— Беры, беры, сестра, дома прочитаешь, тут про все написано файно!..

Пышная дворянка, муж которой и на польской службе получал столько жалованья за месяц, сколько стоило все хозяйство Тэклиного отца, даже головы не повернула. Так же важно, благоговейно вслушиваясь в литургию, стояла остальная публика. С клироса знаменитый на всю округу четырехголосый соборный хор гремел:

Тебе по-ем, тебе благослови-им!..

Многие женщины, пришедшие из Грибовщины, в молодости работали служанками в этом городе. В сердцах их зашевелились старые обиды, желание отомстить бывшим хозяевам за унижения, утраченную красоту, за молодые силы, отданные на то, чтобы эти паны и полупанки с женами имели чистые рубашки, спокойные нервы, полные желудки, чтобы также были накормлены и чисто вымыты их барчуки, их болонки, фокстерьеры, бульдоги, пинчеры, сиамские Васьки и сибирские Мурки.

Тэклю же эти галстуки бабочкой и белые накрахмаленные рубашки мужчин мучительно больно ударили по сердцу: вспомнились пьяные офицеры, разухабистые «Коробейники», исполнявшиеся на граммофоне, раздевание под похабные крики, танцы на столе и подсчет родинок на ее теле под бесстыдное, полное плотской похоти ржание раскормленных жеребцов.

Но сведения счетов не получилось.

Великолепие богатого храма, слаженное пение хора, звучащее где-то совсем рядом, чужая публика, которая на появление грибовщинских женщин не отреагировала ни словом, — все это поразило явившихся сюда защитниц «нового учения», и они сами себе показались смешными и ничтожными, будто сучковатый пол их церковки на фоне чистой, как в аптеке, сверкающей метлахской плитки, уложенной симметричными узорами в этом соборе, или как гундосый голос Давидюка с его худосочной капеллой в сравнении с соборным хором. Им ли тягаться с этим роскошеством и пышностью, уверенной в себе красотой и мощью?

Тэклю охватило отчаяние. С чем они возвратятся домой? Как станут глядеть в глаза людям? Что скажет Альяш, все село? Их на смех поднимут! А она и крест Альяшов взяла без спросу!..

Надо хоть чем-нибудь насолить панам! В приступе отчаяния и безумной отваги она топнула босой ногой, повела бедрами и затянула диким голосом:

Эх, полным-полна-а моя коробушка,
Есть в ней ситец и парча!
Пожалей, душа, зазнобушка,
Молодецкого плеча!..
Эх!..

Женщины ошиблись, думая, что их здесь не заметили. Почтенный Моисеев всегда слышал малейшее движение в зале — такова была акустика храма. А этих женщин он увидел сразу. Увидел — и растерялся, не зная, что предпринять.

«Это что еще за шайка, прости господи?! Провокация католиков? «Живые ружанцы»? — силился понять священник. — Однако говорят, кажется, не по-польски! Хулиганы пришли скандалить? Тогда это были бы мужчины!.. Может, сумасшедшие вырвались из психиатрички в Хороши? Или сектанты? Кажется, они!..»

Когда уже стало невозможно делать вид, будто ничего не произошло, Моисеев умолк, дал знак регенту, и пение прекратилось. В соборе установилась тишина. Тэкля испугалась еще больше и умолкла на полуслове. Моисеев гневно повернулся к бунтаркам. Как по команде, повернули к ним головы все присутствующие, тоже делавшие до этого вид, что ничего не замечают.

— Что за безобразие? — раздался грозный голос возмущенного священника. — Как вы посмели ворваться сюда?! Кто вас впустил?.. Марш отсюда, богохульницы! Немедленно уходите!.. Сейчас же вон из храма!

Такая светская речь звучала под сводами собора впервые.

Сотни возмущенных глаз сверлили женщин, их рассматривали в упор, как диковинных зверюшек. Лоснились физиономии панов, губы растягивались в брезгливо-снисходительных улыбках. Женщинам стало не по себе, они устыдились своих босых ног, пропахшей потом одежонки, растрепанных волос и выцветших грошовых платочков.

— Староста, сейчас же вывести их из храма! — скомандовал Моисеев. — Выбросить эту скверну прочь!

К женщинам подскочили служки.

— Буржуи, а вот мы вас ни крихи не боимся! — отчаянно закричала Тэкля. — Все равно пророк Альяш единственный бог на земле! Настане, настане час — и вы признаете его! Скоро признаете, окаянные!..