Вершина Столетова

— Обида, огорчение, разочарование — все это эмоции одного порядка, и отдавать себя во власть этих эмоций если не бессмысленно, то, во всяком случае, малополезно. Имейте в виду, Виктор Давыдович, из всякого положения, даже самого скверного, всегда можно найти выход. Надо всегда надеяться на лучшее…

«Нет, все-таки он, наверное, уже разучился понимать такие вещи. Судьба слишком часто награждала его теми самыми оплеухами, которые предназначались для более крепких голов, и это оглушило его».

Виктор Давыдович отодвинул плетеное кресло, в котором сидел, в глубь комнаты и так, чтобы Николай Илларионович оказался за самоваром. Теперь была видна только его рука с воинственно вскинутой вилкой да жилетный карман и свисавшая с него серебряная цепочка. Так стало покойнее, мысли потекли ровнее.

Легко критиковать! В чужом глазу, как говорится, и соринка видна… А если бы товарищ Гаранин знал, в каком состоянии он принял в свое время район! Да тогда даже мало-мальски правильных севооборотов в большинстве колхозов не было. Тогда элементарного учета в райзо не велось, ни в чем разобраться толком было нельзя. Об этом почему-то сейчас никто не вспоминает. Все воспринимается как должное, само собой разумеющееся…

Николай Илларионович положил вилку и налил еще. Из-за самовара послышалось знакомое прищелкивание языком: «Хорошо!»

…А знает ли товарищ Гаранин, кто первый поставил вопрос перед областью о постройке Березовской плотины? Нет, товарищ секретарь ничего этого, видимо, не знает, если пытается приписать ему бездушное, канцелярское отношение к мелиорации. При чем тут, спрашивается, бездушие, когда у нас просто-напросто не было квалифицированных специалистов поливного дела? У нас даже не было человека, который бы специально занимался орошением, и сколько пришлось положить труда, прежде чем штатная должность агронома-мелиоратора была утверждена областью…

Николай Илларионович снова взялся за бутылку, поглядел ее на свет и, убедившись, что там уже почти ничего не осталось, поставил на место.

— Н-да… Такова жизнь.

…Даже образцовый учет и то поставили не столько в заслугу, сколько в вину. Много бумаги, видите ли, изводится. А того опять же не знают, что из областного управления шлют по десять, а иной раз по тридцать депеш в день, и на все требуют срочного ответа. Попробуй ответь, если учет будет вестись спустя рукава… В заключение Гаранин назвал его человеком без загляда вперед и сказал, что это для руководителя — любого: большого или малого, — не годится. Такой человек может быть даже неплохим работником, но всегда будет плохим руководителем… Выходит, что ж, и в самом деле не на руководящую, а на рядовую подаваться надо. И тише и спокойней… Обидно! Ах как обидно!

— Мое положение, Виктор Давыдович, куда плачевней вашего, и то не спешу отчаиваться. Как говорят французы: в конечном счете все идет к лучшему в этом лучшем из миров.

«Зря храбришься, старик. Уж кто-кто, а я тебя знаю».

— И куда же думаете направить свои стопы отсюда?

— Думаю, куда-нибудь в Заволжье.

— Вы от воды, как черт от ладана, бежите, — невесело пошутил Виктор Давыдович.

Николай Илларионович коротко хохотнул:

— Убеждения, дорогой коллега. А убеждения нельзя сменить так же легко, как меняют перчатки или шляпы.

— А если вода появится и там?

— Ну, это будет, надо полагать, не скоро.

— Как знать!

Виктор Давыдович хлопнул ладонью по заглушке, и самовар сменил свою заунывную песню на бравурную, почти веселую. Из палисадника сквозь открытые окна в комнату просачивалась темнота и оседала по углам, за шкафом, за диваном. Пролысина Николая Илларионовича из розовой стала красной.

«А ведь старик пьян. Это только кажется, что он трезвый, а он уже давно упился… Коллега! Давайте уж лучше без намеков, дорогой Николай Илларионович. Не так уж и одинаковы наши убеждения, не такие уж мы близкие друзья и соратники, если на то пошло…»

Николай Илларионович еще раз посмотрел на свет бутылку, аккуратно слил остатки в рюмку и выпил. С немым восторгом на лице посидел минуту, не закусывая, и стал собираться уходить:

— Пора. И так засиделся. Не хотелось оставлять вас одного в таком удрученном состоянии. Ну, а теперь-то, я вижу, вы несколько приободрились, воспрянули, так сказать, и… Правильно! Бодрость духа — главное. Только зря, очень зря прене… пренебрегаете. Что ни говорите, а рябиновка — прекрасная вещь! Привет Полине Поликарповне!

Николай Илларионович ушел, и в доме стало сразу тихо и темно. И от этой темной тишины на сердце Виктора Давыдовича сделалось еще тягостней.

3

Весь день прождал Илья Тоню, и весь день не покидало его чувство томящего беспокойства.

Сегодня Тоня уезжает. Чтобы без всякой спешки поговорить, проводить ее на вокзал, Илья не пошел на работу. Не пошел, как теперь ясно, зря: за делом все бы незаметнее время пролетело.

Илья прокурил насквозь избу, семь раз переложил с места на место книги, перечитал старые Тонины письма. Решительно никакого занятия уже нельзя было найти, и он вышел на крыльцо.