Вершители Эпох

Они поднялись в воздух, и преображения на секунду остановились, но только на секунду, потому что Фабула сразу же вынул из межреальности лук и наложил на тетиву сотканную из зеркал стрелу. Юнмин в ответ прокрутил в руках меч, как делают все уверенные в себе бойцы на арене, и с неба копьями смерчей посыпались молнии, разрезая электричеством самые высокие глыбы. Торнадо окрасились в фиолетовый, и каждое дуновение ветра рвало на куски камни, поднимая твердь и разбрасывая во все стороны. Фабула выстрелил. Вспышка света нанизала на себя момент, проходя через единственный миг, оказываясь прямо у тела Фатума, но тот резко отпрянул назад и молниеносным взмахом взорвал стрелу тысячами звёздных искр. Вайесс заметила, что Джон, подражая ей, воспользовался моментом и перешёл в ближний бой, создав из солнечных лучей двухклинковый меч. Острия с режущим уши лязгом столкнулись, отсвечивая в стороны серебряными бликами, и пространство вокруг порвалось надвое, соединяясь в точке соприкосновения, впитавшей в себя все окружающие звуки. Надрывный металлический скрежет заставил землю заходить ходуном, то поднимая, то опуская материю звуковых вибраций. Может, из-за возраста, может, из-за опыта, но Джон побеждал, постепенно сдавливая Юнмина к земле одной физической силой, и чем больше он вкладывал, тем горячее становился воздух, начав понемногу плавить кожу вместе с одеждой. Вайесс теперь была настолько близко, что, казалось, ещё пара десятков шагов — и она сможет достать до них рукой.

— Я помогу, — мысленно обратился к ней Джон, готовясь к обороне. — Сделай то, что должна.

Вайесс кивнула, и из рук медленно, осторожно появилось лезвие, огранённое зубцами и напитанное силой до такой степени, что аннулировало воздействие белизны, возвращая землю вокруг в стабильность. Она вливала туда всё, до чего доставала — чёрные пески, куб, медленно перетекавший из пальцев, Око, глядевшее из глубин сущего, судьбы запечатанных под стеной Вершителей, красные отблески стены, собственную боль и память о Джоне, засевшую в голове греющими сердце словами. Она вливала в остриё собственную жизнь, свои воспоминания, свои мечты, свои страхи, и оно отзывалось на них протяжным, воющим гулом. А потом она поняла, что отдала слишком много, и, как только Джон обездвижил Фатума, держа его на месте всей оставшейся мощью, упала в беспамятство.

Вокруг была пустота — даже не бесцветная, просто «ничего». Она не знала, сколько это длилось, но показалось, что долго, потому что, когда что-то появилось рядом с ней, искрясь и подрагивая, она улыбнулась — искренне и по-детски. Это была линия судьбы — маленькая и девственно светлая, как только что взошедшее солнце. Она была из крепко связанных между собой, сжатых в одну сплошную длинную вереницу ярких пятнышек, пышущих огненным теплом. Потом появились ещё, ещё, и ещё, и вот уже Вайесс шла в коридоре из бесконечно одинаковых линий, тянущихся системными вариациями до самого горизонта, и каждая судьба менялась, разветвляясь притоками в разные стороны, соединяясь с остальными, постоянно преображаясь. Это была самодостаточность, вселенское спокойствие, и в этот момент она поняла: здесь не было ничего «важного» или «неважного», не было ничего «главного» или «второстепенного», здесь был просто мир такой, какой он есть — с бесконечностями вариаций, со способом реализовать любую возможность, и эта реализация не зависела от Вершителей или Судей — она зависела только от этих маленьких точек-мыслей, потом становившимися пятнами-событиями. На самом деле, Вершителей… не существовало, или, наоборот, каждая из этих линий была линией Вершителя, и каждая так или иначе влияла на все остальные, и ни одну, конечно, нельзя было обрывать по собственной воле.

— Всё это время, — подумала она вслух, если только здесь существовали слова, — баланс нарушали… мы.

А потом она увидела их — две бесконечные красные линии — оборванные, израненные и потрескавшиеся от старости. Вселенная показала ей — они были ошибкой системы, заклинившей деталью, случайно появившейся от переизбытка энергии. Вайесс увидела их прошлое, уходящее вглубь веков, и все сделанные ими изменения, каждую переделанную человеческую жизнь, сплетённую с Нимами судьбу Фатума, и с ней — судьбу Джона Фолкса, увидела настоящее, застывшее картинкой на одном из пятен, и посмотрела в будущее, туда, где через пару шагов обе судьбы одновременно обрывались, возвращая рисунку идеальную геометричность.