Вершители Эпох

Маг, который вылечил его, шла впереди, иногда возвращаясь и немного поддерживая энергией. Её сложно было не заметить, выцепить взглядом в этой разношёрстной группе — голубая остроконечная шляпа, такая же мантия и тёмно-синие глаза, под цвет одежды. Но Энью она чаще казалась просто размытым пятном, только немного отличающимся по фактуре от остальных, так что он только слепо плёлся вперёд, следуя за ним. Когда-то сильное, укреплённое тренировками тело почти не слушалось, ноги иногда не справлялись с весом, болели и ныли суставы, отказываясь работать чуть ли не через каждый километр пути.

— Дерьмо… — только успел пробормотать он, в очередной раз ударяясь коленями о песок.

Он был рыхлый, текучий, но необычно тяжёлый, будто металлический. И чёрный, как смола. Он смутно помнил, будто видел его, но, как и всё остальное, это был всего лишь полупрозрачный образ. Здесь всё было таким, казалось, что каждый предмет, остающийся вне поля зрения, не существует вообще, поэтому Энью не оборачивался. Это место — оно пугало, затягивало бездной скопленной злобы. Сюда стекалось отовсюду, разрывая облака невидимыми росчерками, всё самое чёрное, на что способна человеческая душа: тайные мысли, грязные намерения, перемолотые ненавистью остатки судеб. И в то же время оно завораживало: Энью, хоть магии внутри не было, видел её вокруг, и то, как эта чернота перетекала из чистой концентрации чувств в воздух, создавая новую жизнь и придавая себе необычные формы — это было удивительно. Это была чистая энергия, пропитавшая воздух, одежду, тело и разум, делая любого вошедшего априори частью невообразимо огромного целого. Глубоко в коре текли целые реки силы, маня своей недосягаемостью неискушённых магов.

— На горизонте! — кто-то подбежал к нему и девушке, показывая далеко вперёд. — Видишь?

— Что… Это? — Горизонт двигался, подминая под себя землю перекатами грома и непроглядной тьмы. Пока далеко, но оно неумолимо приближалось, вырастая выше облаков.

— Буря, — подал голос Энью, наклонившись к самому уху мага. — Лучше отсюда… уходить.

Он не понял, зачем это сказал. Будто сработал какой-то старый рефлекс, о котором он до этого момента даже понятия не имел — шторм вызывал в нём странное желание бежать прочь, но странно было не само желание, а уже то, что оно возникало в этой немощной, повреждённой душе. Он развернулся и пошёл, так быстро, как только мог, опираясь на девушку. Буря стремительно приближалась — он не видел, но слышал, как ревёт она на лад тысячи голосов, как режет мириадами песчинок землю, вскрывая и снова затапливая песком вены-реки, чернеет отражениями в зрачках убегающих. Они проходили мимо брошенных рюкзаков и доспехов, палаток и вещей — вся поисковая группа сломя голову возвращалась к кораблю, пытаясь успеть скрыться от стихийного хищника, наползающего волнами ревущих миазмов.

— Иди…

— Я не слышу! — крикнула девушка почти в упор. Слышно действительно почти не было из-за нарастающего шума. — Что?

— Уходи отсюда… — он подтолкнул её вперёд, отрывая от себя и нервно пошатываясь, а потом собрал оставшийся голос в комок и попробовал закричать, но всё равно получился только сдавленный кашель. — Уходи!

Это выражение, эта горечь, этот страшный блеск в её глазах — они протрезвили, вывели из транса. Это были его собственные глаза, его выражение, когда Энн так же отталкивала его самого, просила уходить, и теперь единственным желанием было, чтобы девушка действительно ушла, чтобы первый человек за долгое время, который помог ему, был от него как можно дальше. Что-то ненормально опасное ощущалось от тьмы за спиной, и Энью хотел отдаться ей, было нездоровое любопытство посмотреть, что она сможет ему сделать, сколько он продержится перед натиском чистой природы, чего он по-настоящему стоит. И она ушла, рванула за своими товарищами в направлении берега, а он просто смотрел, как они все успевают сесть на корабль, а потом теряются в ударившей стёклами по спине пустоте.

Он шёл вперёд, закрыв глаза и положившись только на своё чутьё, дальше к центру, туда, откуда буря пришла, где появилась на свет. Там был рассвет, пробивающийся светло-синим сквозь еле заметные просветы в черноте, что-то немыслимо далёкое, тем более для него — инвалида, отребья, потерявшегося в ходе собственного времени. Идти туда было страшно, а порывы ветра всё относили назад, кидали в стороны, бросали оземь, но, кроме как туда, идти ему больше было некуда, поэтому он продолжал, жадно хватаясь ртом за спёртый воздух. Его толкало вперёд разочарование, грусть, бессмысленность и маленькое, теплящееся вязаным комочком в сердце желание увидеть что-то выше уровня горизонта — причину, по которой он всё ещё цепляется за жизнь, причину, по которой он ещё не разбился на осколки кровавых воспоминаний.