Версия

Тем более, если кто-то очень хочет, чтобы она протекла. Снабженцы осуществлённого проекта, уже знакомые нам Яков Михайлович и Мартын Семёнович, через своих друзей в культурной сфере наняли кино– и звукооператоров для исторической фиксации шоу с переодеванием Вождя. Они же, по дешёвке, якобы для продолжения дальнейшей дружбы, снабдили всю эту весёлую команду (только из детей Давида), портативными трофейными радиостанциями с возможностью эфирного подключения к телефонным сетям страны.

Худо-бедно, наши скромные сети пропустили невероятную информацию и через несколько дней, на собаках и оленях, она достигла пляжей на берегах наших арктических морей, не говоря уж о пустынях и горах. Но страна наша, как говорилось ранее, такая большая, а дороги в ней такие русские, что и сейчас ещё можно встретить людей, говорящих по-русски, но не знающих о том феерическом событии. Хорошо бы выяснить, где те благодатные уголки, откуда они вылупились.

Почти все наши люди, принявшие слух, сочли его новым одесским анекдотом, не по-одесски страшноватым. Органы пресечения на местах, заваленные доносами об озвучении одного и того же анекдота, запросили указаний сверху. Указание пришло, но было оно очень странным, непохожим и непонятным, как будто прислали его не те люди! Оно гласило: заявления подшивать, данные о свидетелях и преступниках хранить, самих не брать. Это была секретная директива Берии. Он решил засекретить информацию хоть на несколько дней от Вождя и Политбюро. Он не назначал заседаний, ссылаясь на плохое здоровье Сталина, и решил сам подлечить его средствами психотерапии. Членам Политбюро, или, как они, не стесняясь, называли его – Старпербюро, намекнул, что некоторое время они могут работать на дачах, отдыхая и набираясь государственных мыслей, которые очень скоро могут пригодиться. Мысли у членов кипели и растекались, не умея переварить приближение переворота. Кто? Кто сумеет всех обставить? Возможность смерти Вождя и зимой накалила обстановку до полного разогрева скорпионских костей, они зашевелились, зашлёпали ядовитыми хвостами по полу, стали открыто готовиться к взаимоубийству, и слой лицемерия стал совсем тонким, готовым вот-вот лопнуть. Разъехались, от греха подальше, точить клювы и ножики. Рано ещё воинственно шипеть, ещё рано.

Охрана дач была полностью от ведомства Берии, поэтому все гости и приходящая прислуга подвергались сферическому просвечиванию зоркими глазами кагебешных экстрасенсов, и при малейшем сомнении менялись на подготовленные кадры. Все телефоны работали только на секретаря Берии. Впрочем, членам было не привыкать. Сталин всё чаще изолировал эту, как он говорил, «шоблу», от ненужной для их больных мозгов информации. Да и зачем время терять на заседаниях, если все и всегда были с ним согласны?

Несчастье с бедными статуями свалилось на Берию, как манна небесная. Если бы это случилось немного раньше, то всё закончилось бы небольшой учебной войной с максимальным приближением к ядерной, и превращением благодатной южной территории в чернозёмную пустыню с очень повышенным на ближайшие сто лет уровнем радиации. А все письма в эту область от родных и знакомых с Северов с просьбой о бронировании на лето мест на пляжах и в курятниках, остались бы без ответов навечно. Но теперь! Теперь это происшествие давало ему в руки такую пилюлю для лечения Отца народов, что он сразу простил и возлюбил тех государственных преступников, которые придумали и подожгли эту вонючую петарду.

Поэтому непривычная гуманность его директивы заставила содрогнуться его войско. Это что ж он такое задумал? Какой ещё жутью он хочет сам себя переплюнуть? Божий страх стал накидывать на слабонервных петли суицида: военные стали стреляться, гражданские стали четвертями пить отраву – бурячный самогон. И, хотя погода была, как обычно в это время, переменной – то дождь, то снег, то ясное солнце, всем казалось, что воздух над территорией застыл, загустел и вроде как-то посинел. Нечем стало дышать.

Политбюро во главе с Главой всерьёз обсуждало весьма экономическое рацпредложение одного начальника Печлага: «О возведении вокруг всех населённых пунктов страны лагерных заборов с вышками» и новом названии страны – СССРЛаг. Предложение сочли не содержащим новизны и отклонили, сославшись на то, что и так всё население контролируется органами не хуже, чем в лагерях, а приставка к названию может повредить международному имиджу Союза, и потому преждевременна. Было сказано, что как только отпадёт необходимость в имидже (а она обязательно отпадёт вместе с капитализмом и империализмом), к вопросу можно будет вернуться. Слово «имидж» перевели для членов Политбюро как «видимость» и часто употреблять не рекомендовали.