Версия Барни

И вдруг — эврика! — этот никчемный фигляр мэтр Джон Хьюз-Макнафтон совершил-таки чудо, вызвав последнего, совершенно неожиданного свидетеля. То был добрый епископ Сильвен Гастон Савар, совершенно мне в ту пору незнакомый. Маленький, но сверкающий прибамбасами облачения настоящий епископ в черной сутане семенящей походочкой вкатился в зал суда, милостиво кивая испуганным присяжным, трое из которых сразу принялись креститься. В наманикюренных, усыпанных кольцами ручках сей благородный архипастырь держал переплетенное в кожу житие своей тетки, Сестры Октавии, этой антисемитской сучары. Я наблюдал его явление, абсолютно ничего не понимая, но молчал: Хьюз-Макнафтон, слава богу, вовремя ткнул меня локтем в бок, а епископ тем временем говорил о том, что я — хотя и еврей по рождению, как наш Спаситель (вот: подумайте и об этом тоже), — согласился оплатить перевод на английский его скромной книжки. Своим скрипучим, писклявым голосом в продолжение этой новости он поведал, что я вдобавок вызвался провести кампанию по сбору средств на установку статуи Сестры Октавии, которая будет стоять на центральной площади города Сент-Юсташ, а положиться на меня в подобном деле можно, ибо я собиратель из собирателей, как уже обрисовал меня один из выступавших ранее. Закончив свое свидетельство, епископ наградил меня кивком — вроде как благословил, — расправил свои юбки и сел.

С этого момента происходящее превратилось в фарс; Марио Бегин, «советник королевы», понял это и пал духом. Но все же продолжал совершать ритуальные телодвижения: вызывал своих свидетелей, которые говорили о моем вспыльчивом характере, перечисляли угрозы, драки в барах и другие примеры моего неподобающего поведения.

Да чушь все это.

Наверняка почти все вы смотрели фильм «Крестный отец-2» Мартина как-его-там, ч-черт. Ну, вы помните — его звали вроде как того оперного певца, что играл главную роль в мюзикле «Зюйд-Вест». Мартин Пинца? Нет. Подождите. Сейчас, сейчас. Ну вот, почти уже вспомнил. Зовут Марта, а фамилия как у оруженосца Дон Кихота. Мартин Панса? Мартин Пузо? [Мой отец спутал двух итало-американских кинодеятелей: писателя и сценариста Марио Пьюзо и режиссера Мартина Скорсезе. Пьюзо писал сценарии фильмов о Крестном отце, а Скорсезе поставил много фильмов, в том числе «Разъяренного быка». — Прим. Майкла Панофски.] Не важно, суть в том, что в «Крестном отце-2» против мафии затевают уголовное преследование, и один из бандитов в обмен на неприкосновенность его как свидетеля соглашается сотрудничать со следствием. Но Аль Пачино привозит с Сицилии отца этого человека, и как раз когда коварный изменник должен начать всех закладывать, в зал суда входит старик отец, садится и выразительно на него смотрит. У несостоявшегося стукача отнимается язык. Вот и на моем суде то же самое: пока председатель суда мистер Евклид Лазюр, волнуясь, читал заключительную речь, мой дражайший епископ, сложив на коленях ручки, мило улыбался членам жюри присяжных.

Присяжные для порядка два часа совещались, а потом вышли с оправдательным приговором — как раз когда им пора было мчаться домой, чтобы не упустить трансляцию показательного хоккея: «Монреальцы» против «Вашингтонских кепочников». Я вскочил, стиснул в объятиях Хьюз-Макнафтона, а потом бросился к Мириам.

Одно соображение вдогонку. Все те годы, что предшествовали суду надо мной, когда я застревал в плотном — бампер к бамперу — потоке транспорта на шоссе, ведущем к моему коттеджу, впереди меня чуть не каждый раз оказывался помятый, изъеденный ржавчиной пикапчик с наклейкой на заднем бампере; я тащился за ним, и перед глазами у меня стояло: ХРИСТОС СПАСАЕТ, а я еще, помню, хмыкал: дескать, не очень-то уповай на это, чувак! Теперь я уже не такой убежденный скептик.

10

Однако новости грустные!

Загляните на первую страницу этих извилистых мемуаров, и вы увидите, что Терри был для меня просто нож острый. Заноза под ногтем. Рассказывать историю своей впустую растраченной жизни я затеял в ответ на гнусный поклеп, возведенный на меня Терри Макайвером в его автобиографии, касающейся моих отношений с Букой, моих трех жен (он называет их тройкой кучера Барни Панофски) и той жуткой истории, что я, как горб, буду влачить до могилы. О'кей, о'кей. Это все издержки первой книги. Хотя и не столь постыдные, как юношеские потуги великого Гюстава Флобера. В «Бешенстве и бессилии» он рассказал историю замурованного заживо человека, который ест собственную руку. В его новелле «Quidquid Volueris»[349] главный герой — бессловесный сын черной рабыни и орангутанга. Правда, когда Флобер высасывал из пальца свои бредни, ему было не шестьдесят семь, как мне, а всего пятнадцать.