Версия Барни

Следующим утром, мучаясь похмельем, тихо-тихо на цыпочках крадусь вниз — Майк давно уехал, у него привычка выходить из дому точно в 8.06 (как раз двадцать четыре минуты езды до офиса), — думаю, схвачу сейчас такси, и к «Блуму». И уж наемся — и соленой говядины, и латкес, однако не судьба: из засады выскочила Каролина. Она, оказывается, специально не пошла на занятие йогой, чтобы побаловать старого греховодника целебным завтраком: свежевыжатый морковный сок, брокколи на пару и только что нарезанный зеленый салат, в котором, как она утверждает, «много железа».

Попав в капкан, я все-таки не сдался — плеснул в морковный сок на два пальца водки. Каролина в ответ наградила меня фирменным своим испепеляющим взглядом.

— Что-то рановато, Барни, — процедила она, оставив невысказанное «даже для вас» висеть в воздухе, который вокруг меня в ее присутствии враждебно сгущался.

— Кой хрен рановато — уже одиннадцать! — огрызнулся я.

Нет, не такой уж я законченный хам. Никогда в разговоре с приличной молодой дамой у меня не проскакивают всякие «хрены». Но мне нравится заставлять Каролину морщиться — пусть лишний раз вспомнит, что со всеми своими голубыми кровями, связями в высших сферах и шибко возвышенным образованием, выйдя замуж, она вляпалась в мишпуху евреев-выскочек. Затесалась в шайку неотесанных потомков нищих фусгееров — хулиганов и отщепенцев, что выступили из своих штетлов и пешим ходом пошли через всю Европу к берегам Атлантики, на ходу распевая:

Гейт, йиделех, ин дер вэйтер вельт;
ин Канада, вет up фердинен гельт.

Ножками, еврейчики, да в дальние края;

В Канаде будем в золоте и ты, и я.

Вообще-то я просто вредничал. Жлобствовал. Сам знаю. Особенно если учесть, какая Каролина интеллигентная женщина, симпатичная и — насколько я могу об этом судить — верная жена и хорошая мать. Майкла она обожает. На самом деле больше всего она меня раздражает тем, что, уподобляясь многим другим женщинам, знающим мою историю, явно старается со свекром наедине не оставаться: вдруг все эти слухи обо мне — правда! Вот и в то утро я принялся ее поддразнивать:

— Каролина, детка моя, теперь-то, когда мы так хорошо знакомы, почему бы тебе не подойти ко мне попросту да не спросить прямо в лоб: да или нет?

Она резко вскочила из-за стола, сгребла тарелки и встала так, чтобы между нами оказалась кухонная стойка. Принялась стирать с нее воображаемые пятна.

— Ну хорошо, спрашиваю: было?

— Нет.

— Ну и чего мы добились?

— А что же еще-то я могу сказать?

Поздно вечером я услышал, как у Майка с Каролиной из-за меня происходит ссора.

— Неужто он такой глупый и наивный, — говорила она, — что думает, будто словом «хрен» может вогнать меня в краску?

— Давай-ка лучше обсудим это завтра.

— Завтра. Через неделю. Он тиран! — И тут она рассказала мужу о нашей кухонной стычке. — Он сам об этом заговорил. Не я. Сказал, что это неправда, но потом добавил, с этакой еще издевательской ухмылочкой: «А что же еще-то я могу сказать?»

— Истину знает только он.

— Это не ответ.

— Меня тогда на свете не было. Откуда мне знать?

— Или ты просто не хочешь знать? А?

— Давай оставим эту тему, Каролина. Вряд ли сейчас имеет смысл ее муссировать.

— Понять не могу, как твоя мать все эти годы могла с ним уживаться!

— Он не всегда был таким издерганным. Или это страх смерти?.. Давай-ка теперь поспим.

— Тебе не обязательно было курить вчера сигару. Мог бы сказать ему, что ты бросил.

— Ну, мне хотелось раз в жизни его порадовать. Он такой старый и одинокий.

— Ты боишься его!

— Каролина, ты ни в коем случае не должна была отделываться от тех «коибас», не спросясь меня.

— Почему это?

— Потому что это был подарок отца.

— Но я же о тебе думала! С таким трудом ты бросил курить! Я не хотела, чтобы ты подвергался соблазну.

— Все равно…

Черт! Черт! Черт! Прости меня, Майк. Мне стыдно. Вновь я тебя недооценил. Тем не менее я решил оставить это висеть в воздухе. И это тоже для меня типично.

Мне хочется донести до моих близких правду. Пусть знают, что, когда Хьюз-Макнафтон выступил с этим своим дурацким фокусом и стал считать до пяти — якобы Бука возьмет да и войдет сейчас в дверь зала, — я ведь тоже вывернул шею. Подумал: насколько это было бы похоже на моего порочного дружка — в последний миг явиться и спасти меня. Я не убивал Буку и не хоронил его в лесу. Я невиновен. Впрочем, сейчас, когда я сам уже играю эндшпиль, а Бука лет на пять еще и старше, он, может быть, давно на том свете по причинам самым что ни на есть банальным. Но не такова Вторая Мадам Панофски, чтобы в это поверить.