«Вертер», этим вечером…

А вокруг них простирался Париж богемы. Художественный беспорядок чердаков, освещенных полной опаловой луной, простирался до самых мельниц Монмартра. На террасах девушки в платьицах из тафты и высоких темных сапожках пили золотистое пиво. Они уже были на улице. Он все еще пел, и Мими придерживала его под руку. Но вдруг ни с того ни с сего опера сменилась, и они очутились в других декорациях. Кафе вдоль бульваров были залиты светом, и из-за пыльных витрин доносилось приглушенное пение. Они толкнули дверь кафе «Момюс» и, сами того не заметив, оказались на берегу канала в каком-то итальянском городе — этакая улочка из застоявшейся воды, пересеченная широкими мостами. Венеция, Верона, а может быть, Мантуя. Ту же луну, что и в Париже, теперь заволакивал туман. Судя по тому, что вдоль покрытых коркой плесени кирпичных стен разливался прохладный пресный запах, где-то поблизости, вероятно, находился большой водоем — озеро или бухта. Орландо поежился, плотнее кутаясь в серебристый плащ, накинутый поверх камзола. До его слуха донеслось пение. Голос звучал за высокими стенами какого-то дворца, и это был его голос.

La donna e mobile. Он ничуть не удивился. В фонарях, висящих на опорах мостов, коптили свечи, и он разглядел свое отражение в воде. Он был один. Шарлота-Карола осталась позади, в другой опере. Интересно, что будет после «Риголетто»? Стоило спуститься вниз по скользким ступенькам улочек, стекающих к невидимым во влажных сумерках набережным. Он найдет следующую дверь и, открыв ее, проникнет в новый мир. Он разглядел сводчатую арку и направился туда. Луч света бледной искрой отразился на эфесе его шпаги, и внезапно декорации закачались от рокота мотора… Итальянская ночь прямо на глазах затрещала по швам. Череда арок качнулась в двойном зеркале воды и тумана, и в зал, смывая зрителей, хлынул свет. Мотор продолжал тарахтеть, и за картонной колокольней какой-то падуанской церкви проступила комната в Сафенберге. Пелена сна спала с его глаз, и Орландо встал, найдя вокруг уже ставшие привычными стены. Где-то по-прежнему работал двигатель. Он подошел к окну, отодвинул занавеску и наклонился. В северном углу двора он различил силуэт Ханса Крандама за рулем кабриолета «Лянча». Еще не совсем рассвело, и Орландо показалось, что в хромированной радиаторной решетке все еще оставалась разжиженная в металле частичка темноты. Колеса примяли траву, и машина исчезла за листвой деревьев. Вскоре вдали затерялся и шум мотора.

И тут его осенило. Если Крандам уехал больше чем на сорок восемь часов, то он, Орландо, сможет увезти Каролу в Вену. Они вместе поедут к Куртерингу, и если все пройдет, как он задумал, то сюда они больше уже не вернутся.

Он размышлял об этом до самого рассвета, пока не погрузился в свои оперные сны. Лишь один человек досконально знал все, что прямо или косвенно касается «Вертера», и это был старик профессор… Нужно было с ним повидаться. Если вся эта история и имела рациональное объяснение, то он был единственным, кто мог его найти.

Орландо с трудом пошевелил шеей. Такое впечатление, что его мозг, словно с похмелья, не вмещался в черепной коробке. Этой ночью он слишком мало спал. Петер Кюн пустился в долгий монолог, прерываемый нескончаемыми приступами кашля. И все же ему удалось объяснить, почему на протяжении стольких лет он писал одно и то же лицо. «Для мужа нет ничего интереснее, чем близко знать любовника своей жены, господин Натале. Это удивительная вещь. В нем ты ищешь то, чего ей в тебе не хватает. Как видите, у этого Тавива была не ахти какая внешность: взгляните на эти свиные глазки, я запечатлел их так же точно, словно на фотографии. Я рисовал его идиотское лицо почти десять лет, но именно ему принадлежала Эльза, и с помощью этих портретов я старался понять, почему… Хорошенькая затейка…»

Когда Орландо возвращался в свою комнату, голос деда Каролы все еще звучал у него в ушах… Старый дурень прилежно пытался постичь тайну, но искусство, как и жизнь, оказалось бессильно.

Он быстро оделся и вышел из комнаты. По его подсчетам, он не проспал и двух часов. Нужно было повидаться с Каролой.

Он вошел на кухню, и к нему повернулась Маргарет. Ее лицо было покрыто жирным ночным кремом, на ней была красная пижама в зеленую полоску с сердечками на каждой ягодице. Тот факт, что она ставила в этот момент в духовку тридцатисантиметровый кремовый торт, лишь усугублял положение. Ее кофе с молоком угрожающе покачивался в чашке.

— Как спалось?

Натале скорчил гримасу.

— Сегодня ночью ваш дед был исключительно болтлив.

Из ее груди раздался глубокий смешок, однако губы не пошевелились.

— Это свойственно всем рогоносцам, — сказала она. — Вы ищете Каролу?

Он завладел чистой чашкой и подошел к кофейнику.

— Да.

Бессмысленно юлить. Она все знала. Она видела их вчера вечером в холле, да и с самого начала должна была ощутить витающий в воздухе запах любви.

— Она уехала.

— Куда?

— В Шорфенстен.

Из нее нужно было буквально вытягивать слова. Она окунула хлебец в чашку, словно Тоска, пронзающая кинжалом римского барона во втором акте.