«Вертер», этим вечером…

В детстве он часто бывал в церквях. В Аспромонте, а потом и в Ровиго, он проводил там воскресенья — нескончаемые многолюдные утра и пустынные вечера. На выходе с вечерни в ушах звенело от колоколов, а за пределами паперти простирался город, серый в надвигающихся сумерках. Они одни, он да мать, стояли на автобусной остановке, возле длинной стены табачной фабрики… Осенью ветер попеременно то прилеплял, то отрывал лоскуты афиш, на которых мужчины размахивали флагами с аббревиатурой «Unita». Священник говорил о неимущих и о сострадании, а здесь, в нескольких метрах от церкви, перед фабричной решеткой, по ту сторону нескончаемых блестящих от дождя рельсов Орландо вдруг понимал, что никто не имеет сострадания к бедным и что однажды и они сами никого не пощадят. Его рука сильнее сжимала руку высокой дамы — его матери. Где же правда? Среди этих пригородов и фабрик с кирпичными трубами церковь, целиком состоящая из мрамора, бархата, тишины и почтения, была единственным лучом света. Именно там он пел в первый раз.

Но здешние церкви вовсе не были похожи на итальянские. Церковь Святой Женевьевы была отстроена после войны, и бетон уже потрескался. Блокгауз и храм одновременно. Когда Орландо Натале вошел под своды, ему показалось, что Бог, почитаемый в этом месте, был массивным и грубо обтесанным идолом, Титаном с разящим мечом и каменным сапогом.

Неф был пуст, и его шаги эхом отдавались под сводами. Разноцветные треугольники заменили на витражах прежних святых и ангелов. Косые лучи света окружали скамейки нимбом режущего глаз металлически-голубоватого оттенка. Алтарь, массивный, как надгробие, имел такой же оттенок, как и его шпага, когда он выхватывал ее из ножен во втором акте «Трувере», удивленно восклицая: «Di quella pira!».

Все три женщины находились в одной из боковых капелл.

Карола была в центре, между бабушкой и двоюродной бабушкой. Копны сиреневых волос у обеих дам были прикрыты одинаковыми черными сеточками. Орландо спиной прислонился к колонне и взглянул на свою любимую женщину. Он видел ее в пол-оборота, почти в профиль…

Странно чувствовать, что ты готов за что-то отдать жизнь. Возникало ободряющее чувство нестабильности. Но ведь любовь, если она существует, должна нести жизнь. До этого он прекрасно обходился и без нее, поэтому ему это было трудно допустить, но факты были налицо: вся вселенная в это мгновение заключалась в этой женщине, стоящей на коленях среди грубой и уродливой церкви. С того места, где он стоял, ему было видно, что подметки на ее обуви недавно были заменены. Под тканью плаща угадывались контуры крепких ног и тонкой талии. Скоро она обернется, и что произойдет, когда их глаза встретятся? У Гёте для этого были слова: «томленье», «смятение», «блаженство», «божественная музыка».. Но что проку от слов: слова прошлого отжили свое, а слова сегодняшние утратили свое значение. Остается музыка, взгляд, улыбка. Остается Карола.

Так же неизбежно, как рыба, попавшаяся на крючок, рано или поздно оказывается на берегу, лицо молодой женщины повернулось в его сторону.

Когда она встала, скрип молитвенной скамеечки о плиты пола произвел протяжный органный звук. И это тоже уже было в детстве: в церкви малейший шорох порождал громовые раскаты. В каждом жесте таилась скрытая угроза. Она уже шла к нему навстречу. Карола, которая умела не удивляться, Карола, которую, сам того не зная, он искал в глубине каждой ноты. Она была Чио-Чио-Сан, томящейся долгим, сладостным, преданным ожиданием на берегу неподвижного моря, она была Манон, смеющейся на пышных балах в Кур-ла-Рен, Джульеттой, похитительницей тени, запавшей в душу поэту Гофману своей знаменитой баркаролой, она была Аидой с ее величественной страстью, она была Леонорой, возлюбленной Трувера, и Джульеттой, и Маргаритой, и Кармен, и Мелизандой, спящей у фонтана в стране Алемонд.

Он отступил на шаг, и, укрывшись за колонной, они обнялись.

Ее губы приоткрылись и даровали ему райские сады, эфемерные и вечные, мимолетные, как касание стрекозы о стоячую воду, и нерушимые, как сон гор на гранитных островах. Внезапно бетонный храм закружился в вальсе. Она прижалась к нему так крепко, что он понял: она тоже чувствует, как кружится город, и вся планета подхватывает этот танец.

Ее лоб прижался к его груди.

— Кажется, вы меня только что снова поцеловали, — прошептала она. — Это начинает входить в привычку.

— Вы недостаточно осторожны, — пробормотал он. — В святом месте следовало бы всячески пресекать подобные поползновения.

Шорох платья о колонну заставил их обернуться. Шаркая по полу подошвами своих старомодных башмаков, к ним приближались старые дамы. Ингрид Волленхаус протянула певцу руку в перчатке. Орландо наклонился и коснулся губами выреза, сквозь который проступала пергаментная кожа руки. Волосы Эльзы искрились в синеватом свете, словно соломенная пыль в голубом летнем небе во время жатвы.

— Какая радость, господин Натале! И какая неожиданность!