Читаем Вертер Ниланд полностью

В полдень я отправился домой к Вертеру. Было морозно, но безветренно. Стоя в подъезде, я не стал звонить сразу, а тщательно оглядел крашеную зеленую дверь. Над именной табличкой, гласившей «Й. Ниланд», имелась круглая эмалевая пластинка с пятиконечной зеленой звездочкой, окруженная надписью «Esperanto Parolata». Я прильнул ухом к щели почтового ящика, но не услышал ничего, кроме звона тишины. Сквозняк, скользнувший по моему лицу, донес смутный, переменчивый запах, которого я раньше нигде не слышал; он наводил на мысль о новых портьерах, ковровых покрытиях или обивке стульев, но с какой-то незнакомой примесью. «Этот запах был создан волшебной силой и хранился в бутылке», — сказал я про себя. Я позвонил в дверь.

Мне открыла рослая женщина с широким бледным лицом. Она осталась наверху лестницы, ничего не говоря и не спрашивая.

— Сегодня суббота и полдень, — крикнул я, — и мне можно прийти. Я к Вертеру. — Женщина не шелохнулась, лишь слегка кивнула. Я поднялся по лестнице. Когда я взошел наверх, она по-прежнему молчала, лишь изучающе смотрела на меня.

Вид у нее был чудной. Рот на морщинистом, старообразном лице, по-видимому, не закрывался полностью: оставались видны грубые желтые зубы. Глаза были маленькие, как у курицы или голубя: глубоко запрятанные, они смотрели пристально и двигались почти незаметно. Верхушку головы обрамляло облачко тусклых волос.

— Я — мама Вертера, — сказала она внезапно, улыбнулась и вдруг просеменила по полу, совершив пару танцевальных па: сперва я даже подумал, что она поскользнулась, но это было не так. В коридоре, куда выходили двери с матовыми желтыми стеклами, было сумрачно. Мне даже на миг показалось, что запах был вызван для того, чтобы одурманить меня и затолкать в сундук.

— Ты, я вижу, палец поранил, — сказала она. — Давай я осторожненько твою куртку сниму.

Помогая мне раздеваться, она по-прежнему несуразно пританцовывала.

— Ну, и кто же ты такой? — спросила она. — Вертеров дружочек? — Она ухватила меня сзади за шею.

— Меня зовут Элмер, мне разрешили в полдень прийти, это Вертер так сказал, — хрипло выговорил я. Вниз мне уже было не спуститься, поскольку мать Вертера стояла в проеме.

— Так-так, значит, Вертер сказал? — сказала она. — Ну, меня уж никто и не спрашивает. Вы все бузотеры.

А ты тоже бузотер?

— Я не знаю, — тихо сказал я.

— Ах вот как, не знаешь? — спросила она и, стиснув мои плечи, пару раз легонько шлепнула меня по попе, после чего затолкала в кухню.

Там, перед окном двери на веранду, стоял Вертер и смотрел на улицу. Он ел вилкой маринованные мидии из миски.

— Я Элмер, ты же меня знаешь, я собирался прийти, — торопливо сказал я. — Мы будем мельницу строить.

Кухня была обставлена весьма скудно. Там стоял лишь маленький деревянный стол.

Вертер, не отвечая, продолжал цеплять вилкой мидии и отправлять их в рот.

— Самое у них вкусное — это хоботки, — сказал он и поднял одного моллюска с бледным, слизеватым придатком. — Я их совсем напоследок ем.

— Хоботок у него самый вкусный? — спросила его мать, стоявшая у кухонной двери. — И ты его съешь? Какая низость. Вот тебе понравится, если я у тебя самое вкусное отъем? — Она ухмыльнулась и засопела. Вертер на секунду уставился на нее, затем захихикал.

Мать Вертера дала мне вилку.

— Бери, чего захочешь, — сказала она. — Можешь отрывать у них хоботки, если тебе невкусно. — Тут Вертер захохотал в голос. Я подцепил мидию, но повернул ее так, чтобы не потянулась полоска слизи, и быстро запихнул в рот. Мидия мне не понравилась, и я ограничился выуживанием кусочков лука. Мать Вертера следила за моими движениями.

— Вертер, нам надо начинать строить мельницу, — сказал я. Мне хотелось пройти на веранду. Он не ответил.

— Если вдруг кто умеет хорошо строить мельницы, нужно этим пользоваться, — продолжал я. — Глупо, если не пользуешься. А кто много знает про мельницы, он тут же становится главный. — Я говорил тихо, потому что его мать прислушивалась. Вертер спросил ее, можно ли нам пройти на веранду и приступить к работе.

— Нельзя, — отрезала она. — Не надо мне там никаких стружек и всякой пачкотни: от всего этого хлама, который вы тащите в дом.

— Ты вот как выйдешь из кухни, мы, наверно, все равно начнем мельницу строить, — сказал Вертер.

— Да? — спросила он. — Тогда придется опять тебя наказать, как Адама. И твоего миленького дружочка тоже.

Вертер сначала было хмыкнул, но затем уставился в пол. Его мать подошла ко мне и громко сказала:

— Элмер, — (меня удивило, что она сразу запомнила мое имя,) — это такие бандиты: просто настоящие разбойники.

Она схватила с каминной полки кусок грязного белого картона — по всей вероятности, незаполненный листок старого отрывного календаря, — перевернула его и, подойдя к окну, принялась расшифровывать записанный чернилами текст.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги