Вертер Ниланд

Мужчина улыбнулся, но улыбка это была непонятная, и доктору она не понравилась. Была ли это надежда, или таким образом мужчина хотел показать, что видит его насквозь? Доктор вновь почувствовал себя неуверенно. Он придвинул мужчине рецепт и раскрыл свой учетный журнал.

— Давайте-ка мы с вами договоримся, — продолжал он, склонив голову над страницей и не глядя на мужчину, — что я вас направлю на снимки, скажем, недельки через четыре, это у нас… это у нас пятница, двадцать третье февраля. Подходит вам? — Он знал, что этих четырех недель не будет.

— Пятница, двадцать третье февраля, доктор? Да, отлично, — сказал мужчина. — Во сколько?

Определенно поверил, подумал доктор.

— Вы еще получите письмо из клиники. Приходите вовремя, а то придется ждать.

Он поводил пером над бумагой, делая вид, что пишет, и вновь поднялся.

— Насчет письма я распоряжусь. Утром зайдите еще раз ко мне для обычного осмотра.

Мужчина взял рецепт и, для равновесия держась за стол свободной рукой, сунул его в карман.

— Благодарю вас, — тихо сказал он. — Я теперь знаю достаточно.

— Конечно, конечно, совершенно ничего особенного, — заговорил доктор, на этот раз тоном, который ему самому показался дешевым, — тоном, который он так ненавидел у некоторых своих коллег. Его снова охватила неуверенность, ибо в поведении мужчины и в том, как он ответил, сквозило что-то странное.

— Вы были откровеннее, чем намеревались, доктор, — сказал человек голосом, от которого доктора пробрала дрожь. — Вы не учли, что у меня отличное зрение. Я видел, что вы ничего не написали.

— Ох, ну да, я… я учту это… и все же мне нужно заполнить формуляр, сейчас, сейчас… — торопливо забормотал доктор, но жуткая улыбка не сходила с лица человека, который молча пожал ему руку и, прежде чем доктор успел что-то сказать, вышел из комнаты.

Доктор остался сидеть в раздумьях. Неужто он допустил промашку? Злость на самого себя постепенно оборачивалось яростью по отношению к ушедшему. Вечно одно и тоже нытье! И это приведение дел в порядок, так называемое «отдать необходимые распоряжения»! Любой нормальный человек, у которого есть что оставить после себя, должен иметь завещание и не ждать, пока гром грянет! И что, скажите на милость, ему приводить в порядок? Семьи у него не осталось и, наскольку доктору было известно, не было ни единой души, с которой его связывало что-то большее, чем чисто формальные отношения. Какая все это чушь, какой театр, какая рисовка! Он позвонил, вызывая следующего пациента.

Выйдя на улицу, мужчина медленно побрел к дому. Он чувствовал слабость, у него кружилась голова, но в то же время, странным образом, сознание у него было ясное. Возможно, это из-за сухого, чистого морозного воздуха и ярко сверкавшего снега. Ходьба утомляла, и время от времени его пошатывало. Главным образом, от усталости. Снег, внезапно подумал он, укроет ли меня этот снег? Или к тому времени он уже растает? Собственно, почему ему хотелось это знать? Что это могло изменить?

Он вошел в аптеку и отдал рецепт. За то короткое время, что продавец разыскивал коробку, мужчина успел оглядеться и подумать, что здесь он — в последний раз. Вся эта новая обстановка, лампы дневного света, дорогой бесшовный линолеум, прилавки из стекла и стали и современные табуретки, поставленные для немощных или задыхающихся пациентов, были уже не для него, — он поразился тому, что это его не огорчает. «А мне ни разу не понадобилось тут присесть, — сказал он самому себе. — И уже никогда не понадобится». Странно, да, но, наверно, этим было много сказано? Его опять качнуло, и служащий посмотрел на него встревоженно, но мужчина выпрямился и принял от него коробку с новыми ампулами. Не отрывая взгляда от ближайших к нему предметов, чтобы удержать равновесие, он снова вышел на улицу и поспешил дальше. Силы его были почти на исходе, когда он добрался до лавки, торговавшей редкостями, старинными книгами и картинами, — располагалась она на узкой улочке, где снег был практически не загрязнен уличным движением. Все в витрине было покрыто пылью, — по крайней мере, насколько было видно, потому что большая часть стекла была там и сям затянута тающими ледяными цветами. Мужчина отпер дверь и стал осторожно пробираться в битком набитом помещении, то и дело прислоняясь к мебели или опираясь на стопку книг, пока не добрел до жилой комнаты в другой части дома. Комната была темная, поскольку высокие дома на соседней улице стояли так близко, что осталось место только для внутреннего дворика, да и в тот проникало немного света; лучи, попадавшие в комнату, кроме всего прочего, приглушала тяжелая побуревшая портьера.