Вертер Ниланд

Она толкнула стеклянную дверь и очутилась на дворике — он был грязен, уставлен помойными ведрами и полными очистков баками, — но все же Мэнра нашла выход из здания. Прямо перед ней уходила в лес небольшая аллея. Мэнра зорко огляделась, но нигде не было ни души. Она пошла по аллее, и плотная листва деревьев, окружавших ельник, сомкнулась за ней прежде, чем хоть единый смертный мог заметить ее. Она быстро пошла вперед, поскальзываясь на корнях, прикрывая лицо от длинных сухих ветвей. Достаточно ли далеко она зашла? Можно было идти еще дальше, вперед, поскольку низкое уже солнце, просвечивавшее между стволами, позволяло ей легко ориентироваться и отыскать дорогу назад. Нет, теперь она и впрямь забрела в глухой лес… Кто увидит или найдет ее тут? Она остановилась.

Вялый ветерок в кронах деревьев протяжно вздохнул, где-то громко хрустнула ветка, но ни один из этих звуков не донесся до слуха Мэнры. Она опустилась на колени.

Тяжкий дух папоротников, мхов и медленно гниющей палой листвы дурманил ее, но через несколько мгновений она вновь открыла глаза, положила сумку и начала копать землю руками. Она больше не обращала внимания на свое платье, которое так тщательно оберегала, выходя из поезда, — теперь его подол был присыпан комками сырой, темной земли. Так же мало она прислушивалась к звукам за спиной и не услышала, как совсем близко обломилась ветка, с шелестом пролетевшая сквозь листья.

Все, яма достаточно глубока. Мэнра положила в нее письма и принялась закапывать.

Яма снова была полна. Оставалась еще горка земли, и Мэнра попыталась притоптать ее. Это она только что кашлянула? Странно, звук ей помнился отлично, но в горле не першило. Ах нет, все-таки теперь запершило, но почему ей вдруг стало нечем дышать? Не может быть, чтобы кто-то сдавливал горло сзади? Она взмахнула руками, чтобы удержаться на ногах, и попробовала крикнуть, но изо рта не донеслось ни звука. Отчего все сделалось так серо перед глазами? Она нащупала свое горло, и лишь теперь ее рука встретила пальцы с острыми обломанными ногтями, которые, словно стальные шурупы, сомкнулись на ее гортани.

Прощание

Задав вопрос, мужчина встал и медленно оглядел комнату, тяжело опершись о край стола.

— Доктор, я бы хотел знать, сколько еще, — сказал он. — Или хотя бы приблизительно. Я не малое дитя и не идиот, и к тому же мне необходимо привести в порядок дела.

Это прозвучало достаточно решительно, и доктор видел, что имеет дело не с ребячливым или трусливым человеком: он был давно знаком со своим пациентом. Однако он знал и другое: врач, понимающий, что пациенту осталось совсем немного, должен тщательно подбирать слова. Что же ответить? Мог ли он объявить что-то другое, если долголетний опыт говорил, что именно было бы наиболее уместным в такой ситуации? Нужно изъясняться расплывчато, общими словами, и никакой определенности и ясности. Возможно, они существуют — люди, с холодным, спокойным достоинством умеющие выслушивать правду, — но он таких не встречал… Это все были только красивые слова: им необходимо знать, на них лежит определенная ответственность, и они должны заблаговременно… и так далее и тому подобное. Но врачу, который попадется на эту удочку, в конце концов — десять против одного! — придется иметь дело с вопящим, молящим, бунтующим существом, с криками, со сценами отчаяния. И все же он мешкал. За те шестнадцать лет, что этот человек был его пациентом, доктор ни разу не замечал в нем даже намека на повышенную чувствительность или страх. Если с кем и не имело смысла обращаться, как с ребенком и морочить ему голову ложными надеждами, так это с ним.

Доктор поднялся с места. Посетитель уже слишком долго ждет ответа, подумал он, и это придется как-то объяснять. Он снял очки, чтобы выиграть время.

— Состояние у вас, разумеется, не особенно благоприятное, — начал он, следя за тем, чтобы тон не звучал слишком приподнято, ибо тогда фальшь его выдаст все: этот человек и впрямь был не младенец. — Но я не вижу причины сдаваться без боя, — продолжал он. — Это борьба, и бороться стоит. — Он подождал, задумчиво глядя в лицо мужчины. Тот казался таким же бесстрастным, как всегда: его выразительное, словно из дерева вырубленное лицо ничуть не дрогнуло, — но при этих словах доктор уловил в его глазах какую-то перемену: в них определенно появилась надежда. Тот, кто утверждает, что не боится смерти, не выдаст себя в такой момент и не позволит легко ввести себя в заблуждение: доктор был уверен, что, как всегда, сделал правильный выбор. Он почувствовал облегчение.

— Я знаю, что для вашего терпения это серьезное испытание, — продолжал он. — Но недели через четыре, как только швы зарубцуются, мы опять сделаем снимок. Вся эта область сейчас еще чрезвычайно чувствительна. Со временем боли, конечно, прекратятся, однако, покуда они все еще возвращаются, вы можете использовать ампулы, — только умеренно и разумно. Но в этом я могу на вас положиться.