Верую! Удивительные истории о людях, нашедших Бога

Поднявшись, я осенила крестным знамением ушибленный бок и пошла домой, как будто ничего не случилось. Потом стали проявляться последствия моего падения: локоть стал кроваво-красным, через несколько дней посинел, нога ниже колена распухла, кость болела, затем дало знать плечо и наконец сильная боль за грудиной. Все ушибленные места я осеняла крестом, прикладывала компрессы со святой водой. Боль в груди я как бы выжгла перцовым пластырем, который не снимала дня три. И, конечно, молилась, тем более что и наш папа старенький очень болел. В больнице он только намучился еще хуже, я его забрала через две недели и поехала в Иверский монастырь, чтоб заказать о нашем здравии, попросила святой воды. Увидев гробницу с мощами Александра Чагринского, не только приложилась к ней, но и слезно просила отченьку Александра о болящем родителе, чтобы рученьки его не болели так сильно, чтоб мог он спать, креститься и есть правой рукой. Потом и о себе вспомнила, приложила правую руку локтем: уж очень болезненны были косточки в суставе, не трещина ли там?

И опять просила у отченьки Александра Чагринского помощи, молитв за нас грешных. В течение лета я приезжала три раза, вставала на камни на ступеньку перед гробницей, чтобы ноги мои касались святого места, и просила угодника Божиего за нас грешных.

Все боли мои в правой стороне прошли как-то незаметно, я о них забыла. Еще до канонизации святого праведного Александра Чагринского я молилась ему как святому (фотография его иконы была в «Лампаде»).

И что он мне помог, я в этом не сомневаюсь. Папе тоже стало полегче, но он беспрестанно читал акафисты. Вместе со всеми присутствующими в монастыре 15 октября я радовалась прославлению святого праведного Александра Чагринского, и нет слов у меня таких, чтоб выразить эту радость сопричастности к чудесам, которые открывает нам Господь Бог милосердием Своим.

Валентина, г. Самара. БлаговестСамара. рф/-public_page_10268

«Иди в церковь!»

Когда мне было двенадцать лет, врач, уже уговорив меня пойти на операцию – надо было удалить почку, – вдруг отказался. До нас дошли его слова, звучавшие как приговор: «Девочка обречена, от силы протянет полгода».

Для отца это было таким потрясением, что он, бывший матрос-балтиец, написал в Минздрав России письмо – крик о помощи. Позже я отыскала листок, исписанный его почерком, и прочла: «Господи, если Ты есть, спаси моего ребенка! Пусть я умру, но пусть она – ЖИВЕТ!» Сам он болел туберкулезом, но мы все еще не теряли надежды на его выздоровление.

Ответ из Минздрава пришел на удивление скоро. Жили мы в Кисловодске, а тут письмо из Москвы – будто на крыльях кто принес!

Мы с мамой срочно уехали в Москву, меня положили в больницу, и у мамы болезнь обнаружили – тоже надо ложиться в больницу. Дома остались чуть живой отец и братишка-первоклассник.

На переговоры с мамой пришел не папа, а сосед, и сказал: «Николай умер…» Мама улетела на похороны. Папу отпевал священник. Жизнь моего отца оборвалась в 36 лет.

Мы, конечно, с Божией помощью выкарабкались из казавшихся неодолимыми бед, но папы мне не хватает и сейчас, через столько лет. Мама в тридцать два года осталась вдовой, вырастила нас, дала нам образование. Сама трудолюбивая и честная, этому же учила и нас. Позже я ее спросила:

– Мама, как же мы выжили тогда? Богу не молились, икон не знали.

– Это вы не молились, – ответила мама, – а я вас спать уложу – и молюсь Богу, чтобы не оставил нас. Глядишь, на другой день то соседка принесет заказ – сшить ей халат, – то посылочку дед пришлет, то, откуда ни возьмись, найдется вдруг из чего суп сварить.

Мама целый год не могла работать, получала 33 рубля пенсии. Перелицовывала вещи, из старья шила нам обновки…

А папа мне не снился. Я мучилась, не в силах понять тайну смерти, пока добрый голос во мне не сказал, что он жив, только очень-очень далеко, я просто не могу его видеть. И я успокоилась. Много позже, уже в Самаре, он приснился мне, – но это был не сон. К тому времени я вышла замуж, родила троих детей, а дорогу к храму мы так и не обрели. А ведь все – и замужество, и рождение детей – было так дивно, и все – от Господа. Я это сознавала. Но не было в жизни чего-то главного – стержня, смысла, гармонии.

…Было раннее-раннее утро, воскресенье. Я вдруг проснулась с необычным ощущением: будто все во мне расплавлено, душа размягчилась, как воск, и разлилась по всему телу. И так всех жалко, все переполнено какой-то вселенской любовью, неведомым светом. Я даже заплакала… от счастья. Я опять забылась в полусне и увидела папу. Как живого, глаза строгие-строгие. Он сказал всего три слова:

– Иди в церковь!