Весь этот джакч

Я постоял, прислушиваясь. Тут тонкость-то в чём? Болото, оно дышит. А суша — нет. И в темноте, скажем, такое вот свойство болота находить направление помогает. Но вот в тумане…

Давно все знают: туманом на гати прихватит — стой на месте, ни шагу назад. Или там вперёд. Рано или поздно туман сдует, так что стой и терпи.

Тем более что в тумане, говорят, шастают какие-то неведомые твари и жалом бьют на звук — как слепые жабы-говноплюйки, только громадные и бесшумные. Так что лучше замереть и даже дышать через уши…

Но впереди прямо передо мной смутно маячило какое-то чуть различимое продолговатое пятно, похожее то ли на дерево, то ли на человека в плаще. Я сколько-то времени смотрел на него, пытаясь понять, явь это или морок, потом решил, что явь — и потихонечку, промеряя глубину, побрёл к нему. Сердце колотилось чёрт знает отчего… чаю перепил, наверное.

И что вы думаете? Дошёл, не провалился и жабе под жало не попал. Выбрался на сухое. Пятно было деревом, увешанным ленточками и верёвочками. Ни разу я этого дерева тут не видел. На перевалах видел, это такие горские типа храмы, возле них горным духам молятся — вот эти верёвочки с узелками завязывая. Один узелок — одна просьба к духам. Некоторые верёвки как бусы болтаются, а есть такие, ну — как шторы из узелков, у Рыбиной бабки, помню, такие на всех дверях висели — то ли от духов, то ли от мух, тогда спросить боялся, а теперь и не у кого…

Эх, Рыбонька. Как же ты так?

Не было здесь этого дерева, а теперь появилось. Впрочем, здесь ведь край Долины. В Долине и не такое бывает.

Впрочем, тропа должна оставаться всегда. Это деревья и скалы могут прыгать туда-сюда, а то, что под ногами — неизменно… нет, как-то другими словами у великого и непревзойдённого было написано, но по сути так…

Я пошёл влево и шагов через двадцать действительно ступил на утоптанную землю. Оглянулся. Дерево, разумеется, исчезло.

Долина. Ничему тут нельзя верить, и в первую очередь глазам. Особенно когда туман.

По доброму, шест надо было оставить здесь, у пустующей привалочки, но я зачем-то прихватил его с собой. Шёл, вперясь в тропу и стараясь по сторонам не смотреть — мало ли что можно там, в тумане, увидать… До пирамидки было триста шестьдесят шагов, и на трёхстах сорока я остановился.

Нет, пирамидка была на месте, где ей и положено. Но камень кто-то убрал.

По-хорошему, надо было тихонечко пятиться назад, потом поворачиваться и дуть к гати со всей возможной прытью. Потому что это была непонятка, а от непоняток в Долине надо всегда держаться как можно дальше, а особенно в последние дни сезона. Но я почему-то не попятился. Стоял наподобие памятника забытому часовому на перевале Тиц, опершись на свой шест, как тот — на своё копьё… но того-то через сто лет разморозили, а что со мной будет, только горным духам ведомо…

А потом по ту сторону пирамидки туман сплёлся в тень, и тень эта стала медленно приближаться. И я понял, что обычай кропить столбик имеет большое практическое значение.

Тень, видимо, считала примерно так же. Потому что, поравнявшись с пирамидкой и почти став человеком, остановилась и, как мне показалось, стала искать у себя краник. Но нет, это просто был слишком глубокий карман. Потом тень присела и стала шарить по земле, подобрала белый камень, положила его на пирамидку, сверху положила ещё один. И, скособочившись, повернулась, чтобы уйти.

— Постой, — сказал я. — Ты кто?

Тень пригнулась, как от выстрела, и я догадался, что меня она до этого момента не видела и не слышала. Научился я бесшумно ходить, было дело…

Да, тень пригнулась, но не убежала. Наоборот, распрямилась и стала ждать.

Ну и ладно, подумал я и пошёл к пирамидке. Скорее всего, это человек, и не похоже, что горец. И не наш. Какой-нибудь беглый пандеец… или партизан — всё по горам блуждает да мосты рвёт… Я подходил, а он всё распрямлялся и распрямлялся.

Мужик. Выше меня, но в плечах поуже. Стёганая куртка на репейном пуху и такие же штаны. Резиновые сапоги с закатанными голенищами. На голове бесформенная шапка с торчащими ушами и скатанная в рулон многослойная противокомаринка. Из-под рулона видны… глаза? нет, глубокие ямы там вместо глаз… а под глазами выпирающие чёрные скулы и втянутые щёки с седой щетиной, губ нет, щель вместо рта… и где-то я всё это видел…

Но он узнал меня раньше. На секунду, но раньше. Наверное, я не так изменился.

— С-с-с… — начал он, и я уже знал, что он скажет. — С-сыночек?

— Князь… твою светлость… Как?!

Он молча содрал шапку, бухнул её под ноги, перешагнул — и мы обнялись. Долго, крепко, молча.

Не знаю, что там Князь думал про меня — а я был уверен как соль солона, что мой сводный брат и названный шурин уже года три мертвее мёртвого…

* * *