Весь этот мир не ты

Его серые глаза под сведенными тяжелыми бровями прожигают меня насквозь, выворачивая внутренности. Отец коротко машет головой, приказывая мне выйти, и поджимает губы в тонкую нитку. Плохой знак. Я сглатываю и словно во сне выползаю из салона.

— Пап…

— В дом пошла, — цедит он, даже не смотря на меня. Всё его внимание сосредоточено на выходящем из машины Нике.

— Папа, мы…

— Оглохла? Живо в дом, — отрезает он, чуть повысив голос, и медленно приближается к Никите. Краем глаза я замечаю подходящих к нам охранников. Мне становится жутко. Но отец же ничего нам не сделает? Сейчас же не средние века?

— Андрей Карло… — начинает Аверин, но не успевает ничего договорить.

Я даже заметить ничего не успеваю. Вижу только, как голова Ника коротко откидывается назад, а потом он медленно вытирает рукой кровь с разбитой губы, исподлобья смотря на папу. К нему тут же с двух сторон подлетают охранники. Кладут свои лапищи на плечи.

— Ох. л, щенок? — шипит отец Никите в лицо, — Я для тебя столько сделал всего, недомерка. А ты мою дочку еб. шь? Не попутал ничего?

— Пап, перестань! — я кидаюсь к нему, обнимая родную жесткую спину, голос дрожит от страха и подступающих слёз. Он так смотрит на Никиту. Мне страшно, — Пап, поговорим давай! Пап!

— Фёдор, уведи ты её, раз сама не понимает, — рычит папа, сбрасывая меня с себя, как надоевшую собачонку.

— Пойдемте, Алина Андреевна, — хрипит Фёдор и крепко подхватывает меня под локти. Я даже ногами не успеваю перебирать.

Отец оборачивается ко мне на секунду, кидая морозный взгляд.

— С тобой тоже поговорю, Алин. С ёб. рем твоим разберусь охреневшим. И поговорю.

И снова отворачивается. Больше я ничего не вижу за каменной спиной Фёдора. Он бесцеремонно втаскивает меня в дом, ведёт на второй этаж и заталкивает в мою комнату.

— Посидите пока, Алина Адреевна. Я в коридоре побуду.

Дверь за ним с грохотом захлопывается.

Я стою посередине своей спальни, пытаясь найти в себе силы дышать, осознать произошедшее. Только пять минут назад мы просто целовались в машине. Надо было раньше всё сказать! Подгадать момент, подготовить…Надо было! Кидаюсь к окну, уже зная, что это бесполезно. Окна моей спальни выходят на противоположную сторону двора. Но может хоть услышу что.

Тихо.

Звук отъезжающих машин. Это Ника? Он его просто отпустил? Кусаю ногти в попытке додумать происходящее. Если отпустил, почему уехала не одна машина. Я точно уверена, что не одна. Ну а что он ему сделает? Ещё раз ударит? Скажет больше не подходить ко мне? Что ещё? Это всё можно пережить. Можно.

Дверь приоткрывается, и в проёме всплывает каменное лицо Фёдора.

— Алина Андреевна, может вам воды? — басит он.

Я вытираю слёзы, струящиеся по щекам, которые до этого даже не замечала, и согласно киваю. Да, надо успокоиться и дождаться папу. Он сейчас полютует и остынет. Придет и расскажет. Ничего совсем уж жуткого не может произойти. Навернув несколько кругов по комнате, я падаю на свою кровать и сворачиваюсь на ней калачиком, обняв старую мягкую игрушку. Ну я знала. Знала же, что так будет. Подождав полчаса, набираю Никите, но его номер недоступен. Ещё и ещё раз. Чёрт. Кладу телефон рядом с собой в ожидании смс, что он снова в сети. И сама не замечаю, как погружаюсь в рваный болезненный сон.

Из забытья меня вытаскивает включенный свет, режущий глаза сквозь сомкнутые веки. Я с трудом отрываю чугунную голову от подушки и встречаюсь взглядом с отцом.

Он молча смотрит на меня пару секунд с таким видом, будто впервые видит. И то, что видит, ему до жути не нравится. А потом подталкивает ко мне два листка и ручку.

— Переписывай, — цедит сквозь зубы.

— Что это? — я, пошатываясь, иду к столу. Слабость придавливает к полу, мешая переставлять ноги. И пасмурный взгляд отца, сверлящий меня, сил не прибавляет.

Папа молча кивает на листки, предлагая ознакомиться самой. Я послушно сажусь за стол. Хочется спросить, что с Никитой, но я прикусываю язык, понимая, что ответ скорее всего сейчас лежит прямо передо мной.

Я читаю. Читаю и чувствую, что воздуха начинает катастрофически не хватать. Глаза застилает плотной пеленой, буквы расплываются, отказываясь выстраиваться в слова. Что за дурдом? Это бред. Бред!

— Паап, — я взвизгиваю и отбрасываю ручку, — это что? Какое заявление??? Я не писала ничего!

— Переписывай, — повторяет отец.

— Не буду!

Он только плечами пожимает.

— Ну как хочешь. Пусть сидит. Сколько там? Лет пять при лучшем раскладе…

Отец тянется за листком, но я выхватываю его и прижимаю к груди. Он хмыкает, иронично вскидывая бровь.

— Но… — я пытаюсь быстро сообразить и не могу. Это какой-то кошмарный сон, — Но не было никакого изнасилования. Что за бред? Здесь написано, что я забираю заявление, но я его и не писала!

— Писала, — отрезает папа, — Я — свидетель. Сегодня и писала. В СИЗО твой щенок. Пусть посидит- подумает над своим поведением. Через месяцок заберу. Пиши, чтобы выпустили. Только дату не ставь.

И снова толкает ко мне ручку. Я смотрю на неё как на ядовитую змею. Моргаю часто, стараясь не удариться в истерику. В СИЗО? За изнасилование?