Весь этот свет

Грейс хотелось стать похожей на сестру Гилберт. Она не вышла замуж, и, не будь она медсестрой, ее считали бы старой девой. Ее жалели бы. Но поскольку она была сестрой Гилберт, она стояла выше всего этого. Она достигла другого уровня. Она так хорошо выполняла свою работу, была так талантлива и опытна, что даже врачи, склонив умные головы, прислушивались к ее словам. Они имели вес, как если бы сестра Гилберт была мужчиной.

Грейс во всем подражала сестре, старалась так же грациозно двигаться по палате. Сестра ходила очень быстро, но никогда не спешила. Она двигалась плавно, словно вместо неуклюжих рук и ног у нее были колеса. Выражение ее лица было умиротворенным, как у монахини, которую ничто в этом смертном мире не удивит и не потревожит. Грейс наблюдала, как она разговаривает с людьми, и старалась перенять ее мягкий, но повелительный тон. Она готовилась к экзаменам и внимательно слушала лекции, невзирая на немыслимую усталость и все попытки Эви ее отвлечь. Она, сестра Кемп, станет медсестрой. Она будет так упорно работать, что никто никогда больше в ней не разочаруется.

Мина

Сжимая в руке мобильник, я умоляла его зазвонить. Если Джерейнт возьмет трубку и скажет: «Да» или, что вероятнее, «Блин, да хватит мне названивать, я занят», я смогу расслабиться и сосредоточиться на том, что, по словам Марка (которые меня бесят), гораздо важнее – на выздоровлении.

Если совсем честно, доктор Адамс говорил мне то же самое, но бесил гораздо меньше – хотя бы потому, что у него было медицинское образование. Составляя расписание сеансов гидротерапии, он сказал, что еще, пожалуй, нужна психотерапия, чтобы помочь мне справиться с последствиями травмы. Комплексный подход к выздоровлению, как он заявил. Я посмотрела на него ничего не выражающим взглядом и сказала:

– Никакой травмы у меня нет. Я просто ничего не помню.

Он, в свою очередь, взглянул на меня очень выразительно и уверенно ответил:

– Так надо. Точка.

Я закрыла глаза и попыталась – в который раз – вспомнить катастрофу. Невозможно было поверить, что я могла забыть о чем-то таком глобальном. К тому же мне даже из упрямства хотелось доказать, что доктор Адамс ошибается.

Воспоминания были сияющими нитями в темноте. Я надеялась, они укажут мне дорогу, каждая нить вела к следующей, как будто я изучала головоломку в сборнике логических задач, и порой мне удавалось прийти к образу или сценке. К воспоминаниям о прошлом или о моем характере, к обрывкам знаний. Я старалась терпеливо идти по этим нитям. Если натягивала слишком сильно, чтобы притянуть воспоминание поближе, они просто обрывались.

Вбежала медсестра, откинула занавески и оставила полуоткрытыми, так что я поняла – теперь от меня долго не отстанут. Потом добавила поводов для беспокойства, сняв с ноги гипс, а вместе с ним, судя по ощущениям, слой кожи.

– С виду ничего, – она погрозила мне пальчиком, как ребенку, – только не чесаться!

Я удержалась от грубого ответа и изо всех сил постаралась не думать, что случилось с моей ногой и какие на ней шрамы. Конечно, я никогда не была чересчур самовлюбленной, но мне не хотелось видеть во взглядах отвращение или, того хуже, сочувствие каждый раз, как я прихожу куда-то в юбке.

– Можно закрыть занавески? – попросила я, когда она уже собралась уходить.

– Зачем закрываться от чудесного солнышка? – сказала она, и мне захотелось запустить чем-нибудь ей в спину.

Вдоволь повизжать во весь голос мне не дали. Вернулась моя галлюцинация.

Она склонилась над кроватью, разглядывая мои ожоги и открывая превосходный вид на накрахмаленную шапочку. Видела даже шпильки, приколотые по краям. Натянув одеяло на ноги, я посмотрела на нее, задумавшись, что глупее: злиться на плод моего воображения или на персонал больницы, существующий на самом деле.

Она поджала губы и потянулась к одеялу, будто хотела его поднять. Я напряглась, не уверенная, смогу ли справиться с призрачной рукой, трогающей ткань, но она внезапно остановилась и улыбнулась мне. Она была такой хорошенькой. Я даже забыла, что она – галлюцинация. Выражение ее лица было таким добрым, таким настоящим. Я ощутила во всем теле спокойствие, от которого захотелось спать.

Она вынула что-то из нагрудного кармана фартука и положила на простыню. Это оказался маленький металлический паровозик, выкрашенный облупившейся красной краской, и я видела его так ясно, что не могла поверить в его иллюзорность. Она ободряюще улыбнулась мне, держа игрушку в руке, будто хотела, чтобы я его взяла. Я протянула палец, чтобы коснуться паровозика, и видение исчезло.

В комнате никого не было. Я почувствовала себя брошенной и постаралась отогнать это ощущение. Паровозик вызвал во мне воспоминание о том, как мы с Марком ходили за покупками перед Рождеством. Как, стоя в детском отделе гипермаркета «Джон Льюис», я изо всех сил делала вид, что мне не все равно, какие подарки он выберет племянникам и племянницам. Я вздрогнула, вспомнив, как бесцеремонно отвечала ему, когда он показывал мне игрушки и книжки и спрашивал совета.