Весь Мегрэ. Том 2

Он шел по Аустерлицкому мосту. Домой идти не хотелось. Сена казалась совсем черной. На уснувших баржах иногда мелькали огоньки, по набережной бродили тени.

Мегрэ шел медленно, засунув руки в карманы, с трубкой в зубах, по пустынным улицам, обрамленным гирляндами фонарей.

На площади Бастилии, на углу улицы Рокетт, огни были ярче и резче. Этот свет, роскошь бедных кварталов, так же необходим, как и ярмарочные палатки, где можно выиграть пачку сахару или бутылку шипучки, необходим, чтобы выманить людей из их темных и душных улочек.

Он пошел на эти огни к просторному, почти пустому кафе, где наигрывал аккордеон и несколько мужчин и женщин за рюмкой вина ждали неизвестно чего.

Он знал их. Он столько лет провел, занимаясь делами самых разных людей, что изучил их насквозь, даже таких, как Малик, считающих себя гораздо умней или хитрее остальных.

С такими людьми всегда бывает труднее. Приходится преодолевать иллюзию порядочности, которую придают им изысканные манеры, прекрасные дома, автомобили, слуги.

Нужно научиться видеть их такими, как они есть, без позолоты, голенькими!

Теперь Эрнест Малик дрожит от страха, как какой-нибудь жалкий воришка, которого в два часа ночи, во время облавы, вталкивают в полицейскую машину.

Мегрэ не видел, но мог догадываться, как разыгрывалась драматическая сцена между двумя женщинами в комнате Бернадетты. Он не видел, как Эме, жена Шарля, упала посреди комнаты на колени и поползла по ковру к ногам матери.

Теперь это уже не имело значения. В каждой семье, как говорят англичане, есть свой «скелет в шкафу».

Два прекрасных дома на берегу рек у излучины Сены, где она особенно широка и красива. Два прекрасных дома, утопающих в зелени среди мягко вздымающихся холмов. На такие дома смотришь, вздыхая, из окна поезда.

Как, должно быть, счастливы люди, живущие в них!

Здесь протекли долгие жизни. Жизнь старого Кампуа, который всегда работал, а теперь совсем износился и отправлен на запасной путь. Или Бернадетты Аморель, потратившей впустую свою бьющую ключом энергию.

Мегрэ шел, охваченный гневом. Вогезская площадь оказалась пустынной. В окнах его квартиры горел свет. Он позвонил и, проходя мимо привратницы, пробурчал свое имя. Жена, заслышав его шаги, тотчас открыла дверь.

— Тихо! Он спит. Только что уснул.

Не важно. Разве он его сейчас не разбудит, не возьмет за плечи, не встряхнет?

«Вставай, малыш! Довольно упрямиться».

Надо быстрее покончить с этим «скелетом в шкафу», с этим отвратительным делом, где от начала до конца все самым мерзким образом упиралось только в деньги.

Ведь за фасадами этих прекрасных домов, в глубине ухоженных парков живет одна мечта — деньги!

— Ты, кажется, в плохом настроении? Ты не обедал?

— Да… Нет…

Он и в самом деле не обедал и теперь принялся за еду, пока Мимиль, стоя у окна, дышал свежим воздухом и покуривал сигарету. Когда Мегрэ направился к двери комнаты для гостей, где спал Жорж Анри, г-жа Мегрэ запротестовала:

— Пусть он поспит! Не буди его!

Мегрэ пожал плечами. Часом раньше, часом позже… Ладно, пусть выспится! Тем более что и его самого клонило ко сну.

Он не знал, какая драма разыгралась ночью.

При всей своей проницательности он не предполагал, что Бернадетта Аморель одна вышла ночью из дома, что ее младшая дочь, Эме, обезумев от страха, напрасно пыталась дозвониться по телефону, тогда как Шарль, стоя рядом с ней, повторял:

— Но что с тобой? Что тебе сказала мать?..

Мегрэ проснулся только в восемь утра.

— Мальчик еще спит, — сообщила ему жена.

Он побрился, оделся, наскоро позавтракал и стал набивать первую трубку. Когда комиссар вошел в комнату Жоржа Анри, тот еще только просыпался.

— Вставай! — сказал Мегрэ спокойным, немного усталым голосом, каким обычно говорил в те минуты, когда решал заканчивать какое-нибудь дело.

Сначала он не мог понять, почему мальчик не поднимается, и наконец догадался: Жорж Анри спал голым и стыдился отбросить одеяло.

— Если хочешь, можешь лежать. Оденешься позже. Как ты узнал все, что натворил твой отец? Тебе, наверное, сказала Монита, правда?

Жорж Анри с ужасом смотрел на комиссара.

— Можешь говорить. Я теперь все знаю.

— Что вы знаете? Кто вам рассказал?

— Старый Кампуа тоже знал.

— Вы уверены? Это невозможно! Если бы он знал…

— …что твой отец убийца его сына… Конечно, он не заколол его ножом и не застрелил из револьвера. А такие преступления…

— Что вам еще рассказали? Что вы сделали?

— Знаешь, в этой истории столько грязи, что одним фактом больше, одним меньше…

Мегрэ мутило. Это случалось с ним часто, когда он заканчивал какое-нибудь расследование, — то ли от нервного переутомления, то ли оттого, что было горько и унизительно видеть человека во всей его неприглядной наготе.

В квартире приятно пахло кофе. С Вогезской площади доносилось пение птиц и журчание фонтанов. Люди шли на работу под легкими лучами свежего утреннего солнца.

Он смотрел на бледного мальчишку, который, натянув одеяло до подбородка, не спускал с него глаз.