Весь Мегрэ. Том 2

Что Мегрэ мог сделать для него, для других? Ничего! Такого вот Малика не арестуют. Правосудие не занимается подобными преступлениями. Возможен только один выход…

Удивительно, что он подумал об этом как раз перед тем, как зазвонил телефон. Он стоял, посасывая трубку, озабоченный судьбой мальчика, не знавшего, что ему делать, и на мгновение перед Мегрэ промелькнул образ Эрнеста Малика, которому вкладывают в руку револьвер и спокойно приказывают:

«Стреляй!» Он не стал бы. Он не согласился бы покончить с собой. Ему пришлось бы посодействовать.

В квартире раздался настойчивый телефонный звонок. Г-жа Мегрэ сняла трубку и постучала в дверь:

— Тебя.

Комиссар прошел в столовую и схватил трубку.

— Слушаю!

— Это вы, шеф? Говорит Люкас. Сегодня в полиции для вас есть важное сообщение из Орсена… Да… Этой ночью госпожа Аморель…

Ему бы, наверное, не поверили, если бы он стал утверждать, что в ту же секунду догадался, что произошло. И все-таки это была правда.

Черт возьми, у нее был тот же ход мысли, что и у него! Она пришла к тому же заключению почти в одно время с ним. Только она все довела до конца.

Зная, что Малик не выстрелит в себя, она спокойно выстрелила сама.

— Госпожа Аморель убила Эрнеста Малика выстрелом из револьвера… Да, у него в доме. В его кабинете… Он был в пижаме и халате. В первом часу ночи сюда звонили из жандармерии, чтобы предупредить вас, потому что она хочет вас видеть.

— Я поеду, — сказал Мегрэ.

Он вернулся в комнату. Мальчик тем временем успел натянуть брюки и стоял полуголый.

— Твой отец умер, — сказал он, глядя в сторону. Тишина. Мегрэ обернулся. Жорж Анри не заплакал. Он стоял неподвижно, глядя на комиссара.

— Он застрелился?

Оказывается, не двое, а даже трое пришли к одному решению. Кто знает, может быть, в какую-то минуту мальчик и сам попытался бы найти выход с помощью револьвера.

Однако в его голосе все еще звучало недоверие, когда он спросил:

— Он застрелился?

— Нет. Это твоя бабушка.

— Кто же ей сказал?

Он закусил губу.

— Что сказал?

— То, что вы знаете… Кампуа?

— Нет, малыш. Это не то, о чем ты подумал.

Его собеседник покраснел, и это доказывало, что Мегрэ прав.

— Есть кое-что другое, и ты это знаешь. Бернадетта Аморель убила твоего отца не за то, что он когда-то довел сына Кампуа до самоубийства.

Он ходил по комнате. Он мог бы продолжать и легко одержал бы верх над противником, который был гораздо слабее его.

— Оставайся здесь, — наконец произнес он. Мегрэ прошел в столовую за своей шляпой.

— Продолжайте за ним следить, — сказал он жене и Мимилю, которого она кормила завтраком.

Париж был залит солнцем, и утренняя прохлада казалась такой живительной, что невольно хотелось впиться в свежий воздух, как в спелый плод.

— Такси!.. Дорога на Фонтенбло. Дальше я покажу, как ехать.

На бечевнике вдоль Сены стояло уже несколько машин. Должно быть, из прокуратуры. Несколько любопытных у ворот, охраняемых безучастным жандармом, который козырнул Мегрэ. Комиссар прошел по аллее и поднялся на крыльцо.

Комиссар уголовной полиции в Мелене был уже здесь, в шляпе, с сигарой во рту.

— Рад снова вас видеть, Мегрэ. А я и не знал, что вы вернулись в полицию… Любопытное дельце! Она вас ждет. Она отказалась давать показания до вашего приезда. Она сама позвонила около часу ночи в жандармерию и сообщила, что только что убила своего зятя… Сейчас вы ее увидите. Она так же спокойна, как если бы варила варенье или перекладывала вещи в шкафу. За ночь она привела все в порядок, и, когда я приехал, у нее уже стоял готовый чемодан.

— Где остальные?

— Ее второй зять, Шарль, сидит с женой в гостиной. Сейчас как раз их допрашивают товарищ прокурора и следователь. Они уверяют, что им ничего не известно, что в последнее время у старухи появились странности…

Мегрэ тяжело поднялся по лестнице и, что с ним редко случалось, выбил свою трубку и положил в карман. Потом постучал в дверь комнаты, тоже охраняемой жандармом. В таком жесте не было ничего необычного, и все же это была дань уважения Бернадетте Аморель.

— Кто там?

— Комиссар Мегрэ.

— Пусть войдет.

Ее оставите в комнате одну с горничной, и комиссар застал ее за маленьким секретером: она писала какое-то письмо.

— Это моему нотариусу, — сказала она. — Оставьте нас, Матильда!

Солнце потоками врывалось в три окна комнаты, в которой старуха провела много лет. В ее глазах зажегся веселый огонек и даже — Бог знает, быть может, сейчас это могло показаться и неуместным, — какая-то юношеская удаль.

Она была довольна собой. Горда тем, что совершила. Даже немного подтрунивала над толстым комиссаром, который не сумел довести дело до конца.

— Иного выхода не было, не так ли? — сказала она. — Садитесь. Вы же знаете, я не терплю, когда человек, с которым я разговариваю, стоит как столб.

Потом она поднялась и, немного щурясь от ослепительного солнца, сказала:

— Вчера вечером, когда я наконец добилась того, что Эме призналась мне во всем…

Он невольно вздрогнул. Трудно было не выдать волнения, когда старуха произнесла имя Эме, жены Шарля Малика. Бернадетта, не менее проницательная, чем он, сразу все поняла.