Весь мир – Тартар

Очень давно и, как казалось Эно, не в этой жизни, этим канувшим в Лету способом они с Илюхой Абрамовым договаривались о встрече, играя в диссидентов. На самом деле они совершено серьезно считали себя диссидентами, тщательно (как им, опять же, казалось) следуя заветам хитрого дедушки Ленина, очень любившего конспирацию. Всё их натужное диссидентство сводилось к чтению ротапринтных и рукописных текстов запрещенного содержания – формулировка сама по себе казалась им несуразной глупостью, – которыми они и обменивались, выуживая их в основном у тихого студента с экономического факультета с редким именем Эммануил и с логичным прозвищем Кант. Он был из интеллигентнейшей семьи – папа преподавал в МГУ, мама слыла известным искусствоведом, и было совершенно непонятно, каким образом их сын оказался в МАДИ, когда ему прямая дорога была в тот же Московский университет. Однако Кант так действовал на друзей своей незаметностью, смешанной с удивительной добротой и скромностью, что лишних вопросов ему не задавали, да и к чему это было, когда тот умел доставать такие литературные раритеты, что Эно с Ильей совершенно об этих вопросах забывали. К тому же, при всех своих добродетелях, Кант удивительным образом держал с ними такую дистанцию, что дружбы между ними не водилось, и пересекались они исключительно на этой самой ниве интереса к запрещенной литературе. Илья с Эно жили на разных концах Москвы, но виделись практически ежедневно в своем МАДИ, пытаясь постичь древнюю как Русь тайну: почему дороги, которые им предстояло проектировать, неизменно оставляли желать лучшего в стране победившего неизвестно что социализма. Там же, в альма матер, в перерывах между лекциями они и обменивались по-простецки тугими пакетами с «запрещенкой». При удивительно детской по наивности конспирации, судьба у Канта, Ильи и Эно должна была бы сложиться весьма просто и неказисто – до первого же стукача, если бы его не опередил декан факультета, на котором учился Кант. Декан, сам, по-видимому, будучи из диссидентов, но не в пример правильных, вызвал к себе всех троих, отобрал всю имевшуюся в тот момент на руках литературу и провел недолгую, но выразительную лекцию. Уныло разглядывая портрет Ленина, висящий на стене в кабинете декана, разоблаченные борцы за правду услышали о себе много неприятного. Плавно помахивая возле уха «Красным колесом» Солженицына, декан негромко и старательно материл собравшихся.

– Не успели проглотить молоко из маминой сиськи, как уже решили глотнуть свободы? – проникновенно и доступно чеканил декан. – Утритесь сперва! Сахаровы недоделанные. Прежде чем впитывать чужие мысли, научитесь думать своей головой. И не только о демократии и человечности. Из Москвы за казенный счет прокатиться захотелось? Абрамов, ты хоть раз вспомнил, какая у тебя фамилия? Собирайтесь на своих кухнях, у кого, конечно, они имеются, и обменивайтесь этими бумажками сколько влезет, а здесь (он обмахнул комнату рукой) ни-ни. Если еще раз вы будете иметь кретинизм попасться здесь с этим, – «Красное колесо» заслонило от Эно портрет Ленина, – выкину из института к е… матери.

Отделавшись и в самом деле легко, три карбонария перестали таскать в институт вожделенные тексты, и именно тогда Илья и Эно придумали систему паролей для явок, когда требовалось срочно передать друг другу находившийся в неведомой им плотной очереди читателей материал или даже просто попить чересчур светлого пива и подышать ядреным советским воздухом, насыщенным дуростью, равнодушием и кухонной крамолой с привкусом вчерашних щей. Пользовались им только они вдвоем, так как Кант жил неподалеку от Ильи, в тех же Сокольниках, где они по-соседски и забегали друг к другу. В разработанном телефонном шифре, неизвестно как оказавшемся известным звонившему, денежная сумма обозначала время встречи, а прилагаемая информация – место таковой. В данном случае, незнакомец предлагал встретиться в 15.00 возле метро «Площадь революции» – число «17» бесхитростно соответствовало этому месту, напоминая о проклятом красном дне по новому стилю. Если по телефону сообщалось, к примеру, о том, что «Я тут рупь нашел – так кстати оказалось: башка после вчерашнего раскалывается», то встреча назначалась в час дня на «Площади Ногина». Фамилия пламенного борца революции у обоих заговорщиков плотно ассоциировалась с ногой, поэтому упоминаемая в разговоре часть тела (пусть даже в матерном эквиваленте) означала эту станцию столичного метро.

Среди истрепанных листков попадались не только запрещенные мысли земляков, но и безвестные переводы западных титанов духа – в том числе по философии и эзотерике, беспокоя вольнодумных студиозусов ничуть не меньше.