Весь мир – Тартар

Без пяти три Эно уже прогуливался на небольшом пятачке у метро «Площадь революции» возле телефонов-автоматов. Он сразу заметил человека, позвонившего ему, хотя речи о том, как им отличить друг друга в толпе не было. Это был худой долговязый парень лет двадцати пяти в сером пальто и надвинутой на лоб кроличьей шапке. Еще одной заметной деталью были огромные очки в черной оправе, закрывавшие ему пол-лица. Эно никак не показал того, что вычислил его, предоставив парню решить самому – подходить или нет. Через 15 минут парень приблизился к Эно и произнес:

– Ведь вы Юрий? Это я вам звонил.

У него оказалось узкое лицо, а очки с толстыми линзами увеличивали удивительно красивые глаза невероятного зеленого цвета, делая его похожим на наивного ребенка. На правой щеке виднелась свежая царапина – вероятно, парень нервничал, когда брился. Эно ободряюще ему кивнул и сказал:

– Вы что-то имеете мне рассказать. Давайте решим, где это будет удобнее сделать.

Два зеленых семафора за стеклами очков моргнули и парень начал:

– Знаете, у меня есть отдельная комната, хоть я и живу в коммунальной квартире…

Эно не дал ему закончить:

– Полагаю, что мы еще не настолько близки, чтобы вы приглашали меня к себе домой. Мороз сейчас градусов 15, поэтому и от прогулки, думаю, мы воздержимся. Посидеть в достаточно спокойной обстановке где-нибудь поблизости тоже не получится. Предлагаю попросту постоять – это близко. Там тепло и нас не потревожат.

Этим местом был ГУМ. Забравшись повыше, они облокотились о перила на одном из мостиков, перекинутых между торговыми рядами. Заметив, что незнакомец мнется, не решаясь начать, Эно сосредоточился и услышал два голоса: «Не стоит говорить ему все. Откуда ты знаешь, что он собой представляет?» – бубнил один. «Ерунда. Из дневника не похоже, чтобы он был из „этих“», – возражал другой. «Много из твоего дневника можно понять…»

Эно нарушил молчание:

– У вас еще есть возможность определиться окончательно. Либо вы уберетесь туда, откуда пришли, либо расскажете то, что заставило вас позвонить мне. Решайтесь.

Парень взглянул на Эно через свои стекла и облизал сухие губы. «Сначала надо его спросить», – услышал Эно и незнакомец произнес:

– Позвольте вначале задать вам вопрос.

Эно кивнул. Парень огляделся и громким шепотом спросил:

– Вам известно что-нибудь о Книге? Кроме того, что известно всем?

– Известно. Только, боюсь, это вряд ли покажется вам интересным.

Больше парень не колебался.

Вообще-то его звали Виктором. Но отец называл сына не иначе, как Ве́ктор и постепенно оно стало его настоящим именем, вытеснив оригинал. Он жил в той самой коммуналке, что и Илья. Телефон, естественно, стоял в общем для четырёх семей коридоре и шифрограммы слышали все обитатели коммуналки, не придавая им никакого значения. Гораздо большее внимание уделяли разговорам товарища Мамишвили. Когда он говорил с неким Вахтангом из Кутаиси, все заворожено внимали этому эмоциональному потоку, из которого знакомыми островками появлялись время от времени единственные понятные слова, такие, как «преображенский рынок», «рубли» и «зае…сь, генацвале».

Так же как и все, Вектор не отличал шифрограммы Ильи от других разговоров, однако у мальчика была хорошая память и наблюдательность: он мог, например, на слух определить по какому номеру звонил тот или иной человек, сопоставляя длительность треска вращаемого диска с цифрами. Таким образом, ему были известны все телефонные номера, в том числе и номер неведомого ему Юрика, но об этом не догадывались даже родители Вектора. Эно бывал у Ильи очень редко – в комнате, где он жил с матерью, не очень-то можно было посидеть в свое удовольствие, поэтому ни Эно Вектора, ни тот его не видели, но даже если это и случалось, то совершенно не придавали этому значения и тем более не запоминали друг друга.

Тем временем Вектор закончил десятилетку, не особенно блистая аттестатом – отличался он только тягой к гуманитарным дисциплинам, чем очень огорчал преподавателей точных наук, хором твердивших, что с его памятью он бы далеко пошел как математик или физик. Вектор им не внял и поступил в библиотечный техникум. Служба в вооруженных силах ему не грозила – с десяти лет у него начало портиться зрение и в один из дней его без проволочек признали негодным к исполнению почетной обязанности, более точно называемой когда-то «повинностью».