Весь невидимый нам свет

Она находит его руку, что-то кладет в ладонь и зажимает его пальцы:

— До свидания, Вернер.

— До свидания, Мари-Лора.

И она уходит. Через каждые несколько шагов кончик трости натыкается на камень, и Мари-Лора долго ищет, как его обойти. Шажок, шажок, остановка. Шажок, шажок. Трость стучит, мокрый подол колышется, белая наволочка над головой. Вернер глядит ей вслед. Она доходит до перекрестка, минует еще квартал и пропадает из виду.

Вернер ждет звука голосов. Или выстрелов.

Ей помогут. Обязательно помогут.

Когда он разжимает кулак, то видит на ладони железный ключ.

Шоколад

Вечером мадам Рюэль находит Мари-Лору в реквизированном школьном здании, хватает ее за руку и не отпускает. Гражданская администрация раздает конфискованный немецкий шоколад в прямоугольных коробках, и Мари-Лора с мадам Рюэль съедают его столько, что и не могут сосчитать.

Утром американцы захватывают шато и последнюю зенитную батарею, освобождают пленных в Форт-Насионале. Мадам Рюэль выдергивает Этьена из очереди на проверку, и он прижимает Мари-Лору к груди. Полковник в подземной крепости за рекой держится еще три дня. Потом американский самолет «лайтнинг» сбрасывает в вентиляционный люк цистерну напалма (один шанс на миллион), и через пять минут появляется белая простыня на шесте. Осада Сен-Мало окончена. Саперы с миноискателями убирают все неразорвавшиеся снаряды, которые им удается найти, следом за ними идут военные фотокорреспонденты со штативами, а на разрушенных улицах появляются первые горожане, которые вернулись из полей за городом или выбрались из подвалов. Двадцать пятого августа мадам Рюэль получает разрешение войти в город и проверить, как там пекарня. Однако Этьен с Мари-Лорой отправляются в другую сторону, в Ренн, где снимают номер в гостинице под названием «Вселенная». Там есть горячая вода, и они оба по два часа лежат в ванне. Вечером Этьен смотрит в темное окно и видит, как отражение Мари-Лоры нащупывает путь к кровати. Она на миг прижимает руки к лицу, потом отпускает.

— Мы поедем в Париж, — говорит он. — Я там никогда не бывал. Ты его мне покажешь.

Свет

Вернера берут в полутора километрах к югу от Сен-Мало трое бойцов французского Сопротивления, объезжающие улицы на грузовике. Сперва они думают, что спасли маленького седого старичка. Потом видят под рубашкой старомодного покроя немецкую форму и решают, что сцапали крупную добычу — вражеского лазутчика. Наконец они понимают, что Вернер — мальчишка. Они сдают его американскому дежурному в реквизированной гостинице, превращенной в центр разоружения. Вернер боится, что его загонят в подвал — только не снова в яму! — но его отводят на третий этаж, где смертельно усталый переводчик, который уже месяц записывает немецких пленных, машинально задает несколько стандартных вопросов: фамилия? имя? звание? Дежурный тем временем уже проверил вещмешок и отдает его Вернеру.

— Девушка, — говорит тот по-французски, — вы видели?..

Однако переводчик только ухмыляется и что-то говорит дежурному по-английски, как будто все допрошенные им немецкие солдаты спрашивали про девушек.

Вернера отводят во двор, обнесенный колючей проволокой. Здесь уже сидят восемь или девять немцев в сапогах, держат помятые армейские фляжки. Один в женском платье, в котором, видимо, пытался дезертировать. Двое старшин, трое рядовых. Фолькхаймера нет.

Вечером приносят котел с супом, Вернер проглатывает четыре порции из жестяной кружки. Через пять минут его рвет. Утром снова суп; Вернер ест медленнее, но результат тот же. Над головой плывут облака. Он думает про Мари-Лору — ее руки, ее волосы, — хоть и боится, что, если перебирать воспоминания слишком часто, они сотрутся. Через день после ареста его вместе с еще двадцатью пленными проводят по улицам до склада, где уже находится больше ста человек. Через открытые ворота Вернер не видит Сен-Мало, но слышит самолеты, множество самолетов. Над горизонтом днем и ночью клубятся столбы дыма. Дважды медики пытаются накормить Вернера жидкой овсянкой, и оба раза его тошнит. Персики были последним, что принял его желудок.

Может быть, вернулась лихорадка; может, он отравился жижей из-под малярных кистей в подвале; может, организм больше не хочет жить. Он понимает, что если не будет есть, то умрет, но проглотить что-нибудь — еще страшнее, чем умереть.

Со склада их переводят в Динан. Большинство пленных — мальчишки или почти старики. Они несут плащ-палатки, вещмешки, ящики, у некоторых яркие чемоданы неведомого происхождения. Есть однополчане, и они обычно идут рядом, но большинство ни с кем не знакомы, и все видели такое, что предпочли бы забыть. И все чувствуют, что за спиной поднимается прилив, растущий вал медленного мстительного гнева.

Вернер идет в твидовых брюках дядюшки Мари-Лоры, с вещмешком за спиной. Ему восемнадцать. Всю жизнь учителя, радио, вожди твердили Вернеру о будущем. И где оно теперь, будущее? Дорога впереди пуста, траектории его мыслей устремлены внутрь: он видит, как Мари-Лора с тростью исчезает, словно пепел от костра, и тоска мучительно стучит о ребра.