Меня стало раздражать его упрямство. Я над ним шефствую, а он, видите ли, упираться вздумал.
— Если будешь спорить, — сказал я, — подзатыльник получишь. Старших надо слушаться.
Тут Сережка быстро-быстро сгреб обе армии в одну кучу, ссыпал их в коробку и заявил:
— Я к тебе больше никогда не приду. Ты злой.
Мне надоело спорить и шефствовать над ним, и я сказал:
— Правильно сделаешь. Катись отсюда!
— Все равно я не белый! — крикнул Сережка из-за двери.
Я не ответил ему. Мне было уже безразлично, какой он: белый, голубой или фиолетовый в крапинку.
Мне теперь многое безразлично. Блаженство мое улетучилось неизвестно куда.
***
Сегодня от дедушки пришел ответ. Я так обрадовался, что прочел письмо три раза подряд. После рассказа о своем житье-бытье дедушка пишет:
Когда я дочитал письмо, то представил себе дедушкину ладонь, огромную и мозолистую. Я даже наяву почувствовал, как он стиснул мою руку. И мне стало легко и радостно.
А насчет выбора дороги я не все понял, но подумаю.
***
После того, как Сашка перестал меня буксировать по физкультуре, у меня от ничегонеделания появился страшный зуд во всем теле и внутри организма. Так бывает, когда вдруг зачешется спина и надо обязательно потереться о дверной косяк, чтобы успокоиться. Только у меня не чесалось, а прямо свербило в ногах и руках — до того хотелось побегать вдоволь или хотя бы поподтягиваться на турнике. А я-то, дурак, и от пирамиды отказался. Теперь вместо меня в пирамиде другой мальчишка будет выступать.
Я не вытерпел и сказал Сашке:
— По-моему, ты совсем потерял совесть.
— Откуда ты взял? — удивился он.
— А все оттуда же. Сначала ты разогнал меня на буксире до бешеной скорости, а потом бессовестно бросил на произвол судьбы. Значит, катись теперь, Ерохин, по инерции куда хочешь, а моя хата с краю и я ничего не знаю. По твоей милости я теперь, может, по наклонной плоскости покачусь. Ты это учел?
— Зачем мне учитывать, — сказал Сашка, — если ты сам велел отстать от тебя. Помнишь, после собрания?