Веселая жизнь, или Секс в СССР

– Заешь. Мама испекла пирог с грибами. Под газетой. Где тут у вас душ?

– По коридору налево.

– А почему ты сразу не признался, что купил эти дурацкие изделия с Ипатовым пополам?

– Он тебе и это рассказал?

– Конечно, спас друга.

– Ты все равно подумала бы черт знает что! – ответил я так достоверно, что самому сделалось стыдно.

– А что я, по-твоему, должна была подумать? Кстати, где они? – спросила Нина и внимательно посмотрела мне в глаза. – Израсходовал? Судя по приставучим козлам внизу, тут у вас не соскучишься!

– Как ты можешь?! – Я суровым шагом подошел к кровати и поднял подушку.

В свете настольной лампы два ярких квадратика блеснули позолотой.

– А почему под подушкой?

– Я надеялся, что ты приедешь.

– С чего бы это?

– Ты пошла к Жозефу.

– Кто проболтался?

– Алена. Ты же знаешь, как я люблю твои новые прически!

– Знаю. Но все слишком логично выходит. Подозрительно. Врешь! Ты от природы изменщик. Так что прибереги эти изделия на будущее. Или ты чего-то боишься?

– А чего мне бояться?

– Детей, например.

– Дети – цветы жизни.

– Да ну его этот душ, еще перехватит кто-нибудь в коридоре. У вас тут вертеп какой-то…

Нина встала, томно потянулась, шагнула, подхватив сумку, к шкафу и, заслонившись скрипучей створкой, начала раздеваться. Я видел, как сначала над дверцей пламенем взметнулось платье, потом на пол упали серым комочком колготки, а следом белой скомканной гроздью – трусики. Чайкой метнулся по комнате и пал, как подстреленный, бюстгальтер. Наконец жена в желтом пеньюаре вышла из укрытия. Я уже лежал в кровати, дожевывая пирог и изнывая, как во вторую ночь после свадьбы. В первую меня напоили друзья и родственники.

– Подвинься, – попросила Нина, села и стала осторожно вынимать сережки из ушей.

Я нетерпеливо протянул руку и сквозь полупрозрачный шифон почувствовал уколы волосков.

– Я решила везде подстричься, – влекущим голосом призналась она. – Не мешай, сейчас увидишь.

…Жены, если захотят, умеют удивить. Но как бы они ни старались в своей заранее продуманной внезапности, их сила не в этом, тут любая случайная кобылица даст им фору. Но только с женой ты понимаешь, что постоянство в жизни важнее новизны. Ласки давно и привычно любимой женщины – это как стихи из хрестоматии: они знакомы до неузнаваемости. В том и сила.

…Ранним утром меня разбудил мерный накатывающий гул. Открыв глаза, я понял: это колокольный звон. В номере было светло. На полу лежал желтый пеньюар, словно островок, заросший одуванчиками. Рядом, у стены, спала, свернувшись калачиком, Нина. Я нежно погладил разметавшийся «сессон», а потом потрогал пальцами колкую стрижку, она в ответ вздохнула и шевельнула бедрами. У меня от нежности заломило в висках. Вот и сейчас, спустя столько лет, я помню то давнее мое умиление и чувствую в пальцах щекотку тайных волос. Я встал, обжигаясь подошвами о холодный пол, подошел к окну и отдернул занавеску. Парк за ночь побелел, палые листья от первого заморозка свернулись в трубочки. Лужи подернулись ледяными струпьями. Вороны распушились, словно надели зимние шубки. Из-под портика вышла Капа и, озираясь, поспешила по дорожке. На ней было темное пальто, а голова повязана оренбургским платком. Секретарь партбюро поэтов Ашукина явно торопилась на утреннюю службу.

– Что это? – сонным голосом спросила Нина.

– Колокола.

– Красиво звонят… Надо будет Алену покрестить.

– Можно и покрестить.

– Тебе когда на работу?

– Я в отпуске. А тебе?

– Взяла отгул. Иди ко мне!

– Иду.

87. Прощай, веселая эпоха! Эпилог

Тебя бранят наперебой:
И то не так, и это плохо…
Мне было хорошо с тобой.
Прощай, веселая эпоха!

А.

…Что ж, читатель, пришло время выполнить обещание, данное в прологе, и закончить рассказ о ревизии моего архива. Итак, пятым артефактом оказалась подборка стихов в прозрачной полиэтиленовой папке, теперь такие зовут «файлами». Помните, она пришла в редакцию самотеком, без обратного адреса и без имени автора. Лишь под каждым стихотворением стояла буква «А». Я вынул разноцветные странички из файла, освободил их от большой железной скрепки, оставившей ржавый след на бумаге, и прочел:

Впрямь ударной была пятилетка.
Вспоминаю опять ту весну я:
Слева нежно храпела брюнетка,
А блондинка спала одесную.