Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

«Не забудьте запастись пивом и медовым шампанским кустарно-химического производства «Александр Балогурский» в Москве»;

«Ты говоришь, к Пасхе нельзя купить коньяк? Так купи вино В. Г. Сараджева».

Под такими лозунгами в 1920-х годах шло вытеснение с алкогольного рынка подпольного товара. После введения в 1925 году новой – уже советской – водочной монополии эту метаморфозу потребовалось объяснить тем, кто еще не понимал, каким образом атрибут проклятого прошлого уместен при построении социалистического общества.

Официально в тезисах Агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) водочная монополия рассматривалась как вынужденная мера из-за крайней нужды в средствах для поднятия народного хозяйства. В качестве второй причины называлась необходимость противодействия самогоноварению, которое, как утверждалось, стало «средством перекачки сотен миллионов рублей от бедняцко-середняцких слоев крестьянства к наиболее зажиточным слоям» и к тому же потребляло значительное количество товарного зерна.

В 1927 году Сталин в одной из бесед с иностранными рабочими, часто приезжавшими в то время в СССР для ознакомления с практикой построения социализма в отдельно взятой стране, разъяснил причины принятого решения вставшей перед властью альтернативой – либо «пойти в кабалу капиталистам, сдав им целый ряд важнейших заводов и фабрик, и получить за это известные средства», либо «ввести водочную монополию для того, чтобы заполучить необходимые оборотные средства для развития нашей индустрии своими собственными силами». Сталин ссылался и на Ленина, который, по его словам, признавал, что «в случае неполучения необходимых займов извне придется пойти открыто и прямо на водочную монополию, как на временное средство необычного свойства»[564]. Далее в беседе, отмечая государственный доход от продажи водки (более 500 миллионов рублей), генеральный секретарь высказывал сомнение относительно снижения алкоголизма в случае прекращения водочной торговли, указывая на то, что «крестьянин начнет производить свою собственную водку, отравляя себя самогоном». В конце концов Сталин сформулировал задачу советской власти относительно «водочного вопроса» следующим образом: «Сейчас наша политика состоит в том, чтобы постепенно свертывать производство водки. Я думаю, что в будущем нам удастся вовсе отменить водочную монополию, сократить производство спирта до минимума, необходимого для технических целей, и затем ликвидировать вовсе продажу водки»[565].

Заявление было обстоятельным и аргументированным, но генсек, как это не раз бывало, лукавил. Никаких достоверных подтверждений о принятии Лениным этой идеи не имеется. Известно, правда, ленинское письмо Сталину для членов ЦК от 13 октября 1922 года, заканчивавшееся фразой: «С Внешторгом мы начали рассчитывать на золотой приток. Другого расчета я не вижу, кроме разве винной монополии, но здесь и серьезнейшие моральные соображения…»[566]. Таким образом, «винная монополия» упоминалась Лениным явно в негативном плане, да к тому же лишь применительно к сфере внешней торговли и валютных поступлений. Но, по словам самого Сталина, эта ссылка помогла на пленуме ЦК партии в октябре 1924 года убедить колебавшихся и принять решение о введении водочной монополии[567].

Расчеты на полное вытеснение самогона казенной водкой, особенно в деревне, так и не оправдались, и это были вынуждены признать в 1929 году организаторы новой противоалкогольной кампании. Ведь из пуда хлеба можно было выгнать 10 бутылок самогона, стоивших на рынке примерно 10 рублей. Выгода была очевидной, поскольку пуд муки стоил всего 50–60 копеек, и часто беднейшее население деревни гнало самогон специально на продажу, что обеспечивало верный и сравнительно легкий заработок. «3–4 раза прогонишь как следует, можно, пожалуй, и лошадь купить», – оценивали преимущества этого промысла сами крестьяне, тем более что согласно классовому подходу с бедняка брали гораздо меньший штраф. Кроме того, самогоноварение становилось главным источником дохода для крестьянских вдов и их детей (иначе общине пришлось бы содержать их за свой счет); по традиции оплачивали спиртным и общественную «помочь». По расчетам экономистов, около трети всего производимого самогона шло на рынок, и это давало продавцам доход в 280 млн рублей[568].

Власти и формально, и по сути свернули борьбу с самогоноварением. Новый уголовный кодекс 1927 года вообще не предусматривал какого-либо наказания за домашнее производство самогона[569]. Этот странный и единственный в 70-летнем советском законодательстве шаг способствовал распространению самогоноварения и приобщению к нему крестьян, в том числе молодежи.