Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Пензенская губерния (3.10.22)*: развитие самогоноварения. Саратовская губерния (31.10.22): тамошние чекисты уже слегка обеспокоены – выделка самогонки принимает чрезвычайно большие размеры. Омская губерния (1.11.22): развитие самогоноварения. Соседняя Томская (20.11.22): «В деревне развивается пьянство и выделка самогонки. Милицией никаких мер не принимается… милиционеры [сами] пьянствуют». Башкирская республика (30.11.22): выделка самогонки повсеместно усиливается[422].

Подобные сообщения попервоначалу не вызывали особенных эмоций у начальства, кроме понятной досады. Всем, еще не забывшим довоенные времена был известен, либо по собственному опыту, либо из культурных источников научно разъясненный земской статистикой факт, что традиционно максимум потребления алкоголя в российской деревне приходился на осенний период, после завершения сельскохозяйственных работ. Причем это явление не было связано с чисто экономическими факторами, а более зависело от психологических и даже физиологических особенностей наших землепашцев и сеятелей. Отнюдь не богатая выручка и толстый кошелек побуждали крестьянина к растрате денег на выпивку. Осенние цены на сельхозпродукцию, из-за высокого предложения были намного ниже цен, складывавшихся к весне, когда пьянство в деревнях как раз сходило на нет. Череда урожайных лет также не оставляла выдающихся образцов народного веселья. Особенно сильные загулы в деревнях отмечались в осеннюю пору урожайного года, который следовал за чередой неурожайных лет, а также в случаях экстренных сложений недоимок, во времена объявления войн и заключения мира[423]. Ясно, что колебания в потреблении алкоголя определялись не обеспеченностью масс, а являлись результатом иных влияний, либо вовсе не зависящих от хозяйственного состояния, либо стоящих с ним лишь в опосредованной связи.

Первым делом, в деревню после сбора урожая наведывались нежеланные гости из города – продовольственные и налоговые агенты, не упускавшие за государственными делами и свою собственную выгоду. В ноябре 1922 года, в разгар кампании по сбору продналога участились сообщения о недостойном поведении продработников. Вологодская губерния (18–19.11.22): среди продработников развивается пьянство, «иногда они бывают настолько пьяны, что не в состоянии принимать хлеб от налогоплательщиков»[424].

Из зажиточной Сибири шли такие известия. Тюменская губерния (29.11.22): «Продинспектор Тамиловской волости занимается пьянством. Этот продинспектор в пьяном виде явился на собрание и был выведен оттуда в бесчувственном состоянии. Продработник тюменского упродкома ночью врывался в дома крестьян, требуя самогона»[425]. Омская (28.11.22): «Уполномоченный куломзинской заготконторы с продинспектором разъезжал по району и требовал от крестьян выполнения 100 % задания, баб и самогону»[426]. Думается, что два последних требования уполномоченного носили характер отсебятины, ибо как бы то ни было, но ни в декрете о продналоге, ни в инструкциях Компрода даже между строк ничего такого угадать было нельзя.

В Омской губернии подобные случаи еще казались вызывающими, а рядом уже попритерпелись. Алтайская (24.11.22): «Пьянство обычное явление среди продинспекторов. Самогон доставляют крестьяне. В Череминовской волости продинспектор сажает крестьян в холодный амбар, заставляет арестованных влезать на крышу и кричать по петушиному и лаять по собачьи»[427].

Алкоголь придает энергии, будит воображение и стимулирует человека творчески относиться к своим обязанностям. Заставить какого-нибудь сивого деда лаять и кукарекать на крыше – это весело, это поучительно для молодежи. Это не то, что тюменские продагенты, которые на морозе сажали недоимщиков в ямы и поливали водой, или как безобразничали озлобленные чуваши, специально привезенные из голодающего Поволжья выколачивать шомполами продналог из сибирских мужиков. Подобные поступки обычно говорят не в пользу таких личностей, да и не всегда бывают безопасны для них самих.

Собственные вожделения мужиков и встречные требования продовольственников оживляла чисто экономическая выгода. В Каменском уезде Новониколаевской губернии (29.1.23) крестьяне оправдывались тем, что самогонку им приходится гнать для уплаты налогов, так как продажа на рынке 10–15 пудов хлеба по цене равна продаже самогона, изготовленного всего из 2 пудов зерна[428]. А в менее благополучном Поволжье конъюнктура складывалась еще выгодней. Из Симбирска (21–22.1.23) сообщали, что борьба с самогонщиками желательных результатов не дает, так как на рынке пуд хлеба стоит 10–11 млн. рублей, в то время, как из пуда выгоняется полторы четверти самогона, которая оценивается в 60–70 млн. рублей[429].