Веселый Роджер

Вот это уже интересно. Я отстраняю маму, вглядываясь в глаза. Думаю, не ослышался ли. Артём выплывает из кухни, бледный, осунувшийся, обросший, в какой-то непонятной мятой одежде. Выглядит кошмарно, никогда его таким не видел. Скрещивает руки на груди.

– Это СПИД-терроризм, – сообщает Кустов, а я просто стою и моргаю, глядя на него. – Новая волна пошла по Москве, зараженные люди специально таким способом распространяют вирус среди здоровых.

Он действительно говорит все это совершенно серьезно.

– Нужно быть очень осторожным, сынок, – причитает мать. – Всегда смотри, куда садишься, кто рядом с тобой. Это так опасно, такой кошмар. Лишний раз лучше избегать метро, автобусов, кафе.

– Сначала не придал даже значения, – говорит Артём, – а потом пошел сдавать анализы для санитарки, вирус и выявили. Пока пересдавал в нескольких местах (в одной лабе диагноз поставили под вопросом), еще держали в «Восток и Запад», а как подтвердилось, поперли на улицу. Такие вот дела. Руку-то пожмешь, брат, или побрезгуешь? – Он тянет мне свою ладонь.

Мама заливается слезами и убегает в зал. Пока жму руку этому козлу, сердце сжимается от жалости к родителям. Дядя Коля тоже подает ладонь, сразу после сына. Он глубоко печален, сутул, впервые кажется мне стариком, хотя не намного старше папы. По глазам видно: отказал бы я Тёме в приветственном жесте – отчим бы меня тут же вычеркнул из своей жизни навсегда.

– СПИД-терроризм? – переспрашиваю, нахмурившись, у Артёма.

Тот пожимает плечами, дескать, докажи обратное, если сможешь. Трындец. Сейчас-то, благодаря Вере, я знаю о ВИЧ практически все, но и раньше знаний хватило бы, чтобы понять: его не существует. Это выдумка, байка. За все годы, как узнали о существовании вируса иммунодефицита, не было зафиксировано ни одного случая подобного заражения.

– Ты уверен, что заразился именно в кинотеатре? – мрачно спрашиваю, присаживаясь рядом с мамой.

Жалко ее так, аж зубы сводит. Мог бы скрыть от них, вот зачем рассказал? Я же обещал, что с деньгами помогу, если надо. Заплатил бы за мамины нервы столько, сколько потребуется. Конечно, благодаря Марату Эльдаровичу я сейчас не в лучшем материальном положении, но хрен с ней, с этой «Трудермой», и так живу, справился бы. Все равно красавцем не стать никогда.

– В ресторане слух пошел, почему меня уволили, он сразу разлетелся среди знакомых, – говорит Артём. Стоит в дверях, прислонившись спиной к косяку.

Дядя Коля ходит из кухни в зал и обратно, нервно пожевывая сигарету. В этом доме нельзя курить, но сегодня, видимо, правил не существует.

– У многих я теперь в бане, безработный, умирающий, никому не нужный.

– Какое горе-то, горе-то какое, – все причитает мама.

– Мама, погоди, не все так ужасно…

Но она не слушает меня, продолжает:

– Я все понимаю, все принять могу. Но Вера-то как могла так поступить?

Замираю, услышав имя своей девушки.

– То есть?

– Бросила его, как только узнала, что болен. От нее я не ожидала подлости. А как же и в радости, и в горе? Да мы поможем деньгами!

– Сейчас с ВИЧ можно жить долго и детей здоровых заводить. Медицина далеко шагнула. – Артём смотрит на меня, прожигает взглядом, а я на него, прищурившись.

Не отдам, слышишь? Не отдам ее.

Он тоже сузил глаза, как будто читает мысли.

– Я думал, что Вера ушла, когда увидела тебя в постели с другой, – говорю.

Артём качает головой.

– Это было уже после. Сорвался, признаю, идиот, пустился искать утешения. Такие новости, я был в шоке. В ужасе. Пришел к Вере, поделился бедой с самым близким человеком, а она скривилась, схватила сумку, и давай вещи собирать. Пытался и так и эдак с ней хотя бы просто поговорить, а она: «Не прикасайся!» И ушла. Даже одежду до сих пор не всю забрала, так торопилась. За Марти, своей любимой золотой рыбкой, не удосужилась вернуться. Видимо, противно ей со мной одним воздухом дышать.

Серьезно, если бы не захлебывающаяся в слезах мать и не матерящийся дядя Коля, я бы начал аплодировать.

– Пригрели ее, нищенку, – плачет мама, – как дочь ее, голожопую, приняли. Квартиру – на, машину – на, деньги – на. На все праздники она тут, со всеми проблемами – ко мне. Хочешь – ночуй приходи, хочешь, … Всё для нее! Никто ни разу не попрекнул. Родителей и племянницу ее принимали, по всей Москве катали. И где Вера, когда беда стряслась? Встречу ее – в лицо плюну мерзавке.

Я вскакиваю с места и иду к столу, на котором лежат сигареты. Раз уж все курят прямо в комнате, почему бы и мне не начать. Медленно прикуриваю от зажигалки, привычно прижимая руку к груди, к флагу.

Огня я боюсь до трясучки и визга, уважаю его, как раб господина. Безропотно признаю его мощь и способность убивать меня: посредством сжигания или же отравления легких. С огнем мы друг друга ненавидим страстно и заклято, но врага надо знать в лицо, поэтому я курю. Четко понимаю, что в день, когда не смогу поднести к лицу зажигалку, нужно будет срочно звонить врачу. Потому что это значит, что ПТСР снова ставит перед собой на колени.