Веселый Роджер

С другой стороны, я совершенно не понимаю баб. Обхаживал Настю целый год, влюбился, что только не делал, в лепешку разбивался. Она ясно дала понять: тоже сильно любит, но в трусы пустит только после свадьбы. Жениться в восемнадцать лет… Так хотел ее, что, не поверите, готов был. Пообещал, что как поступлю в летное и дадут общагу, сделаю предложение официально. Все сделаю – так хотел сильно.

С ума свела, красивая гадина, как картиночка. Ни одной бабы после нее не видел, хотя бы отдаленно способной конкурировать. А он пришел из армии и трахнул ее в первую же неделю. Без всяких там штампов и обещаний, просто пришел, увидел, поимел везде. Рассказывал потом еще подробно. Тогда я таким неудачником себя чувствовал, что впору удавиться было. Вообще, не лучшее мое лето, если вспомнить, что после меня сожгли заживо. Несколько раз.

Потираю пиратский флаг на груди сильнее и сильнее. Горит он уже, но держится, выполняет свое предназначение: не выпускает черную гнилую злость наружу, из сердца. Защищает меня от ненависти, и тем самым других – от меня. Я ж болен дрянью, названия которой не существует. Заразили, пока жгли, пока смотрели, как скулю от боли, обдирая ногти до мяса, царапаю землю, бессмысленно пытаясь тушить ей себя, сознаюсь во всех мировых грехах, умоляю пристрелить, только прекратить все это. Передали яд от одной души другой.

А избавиться можно, только если заново круг запустить, передать эту муку другому. Сказали мне тогда, что теперь я имею право карать, а значит, должен это сделать. Иначе гореть мне вечно в собственном аду, быть недочеловеком, вести войну с самим собой, в которой не стать победителем. Сказали, что я должен сделать с кем-то то же, что сделали со мной, иначе от воспоминаний не избавиться и люк в ад не захлопнуть. Ходить мне по краю всю жизнь, падая периодически. Представляете? Сказали мне, что люк этот гребаный заткнуть можно только другим человеком.

Когда ты в пограничном состоянии между жизнью и смертью, подобная чушь почему-то обретает потаенный смысл. Застревает в голове, как пуля в кости, а потом растворяется, впитывается. На рентгене ее не видать, но на самом деле, никуда не девается годами.

Для души вообще существуют лекарства? Грязная она у меня, в пятнах. Вытащить бы из тела да выстирать, отбеливателем посыпать.

Смотрю на Кустова исподлобья.

Тогда, восемь лет назад, я еще не был уродом с огненной бурей в башке, и мне предпочли его. А теперь на что рассчитываю? Неужели ситуация повторится?

Разглядываю Артёма, пытаясь понять, почему этого уверенного в себе козла в женских глазах даже ВИЧ не портит?

– Я поговорю с ней, обещаю, – слышу свой собственный голос.

– Спасибо, брат. – Артём быстро обнимает меня, мои же руки по швам. Мама улыбается и кивает с благодарностью. – Если поможешь, считай, место крестного отца у будущих маленьких Кустовых – твое.

Я еду домой злой как черт, парковка у подъезда битком. Почему все эти люди не на работе? Какой вообще сегодня день недели? Паркуюсь за два двора, иду по улице в домашнем спортивном костюме, сжимая руки в кулаки и не зная, с кем поделиться этой злостью, переживаниями, опасениями.

Что ж делать-то мне сейчас? Как поступить правильно? Даже в гребаное любимое кафе не пойти кофе выпить.

– Виктор Станиславович, вас можно на пару минут? – вдруг переключает на себя внимание незнакомый мужской голос.

Оборачиваюсь – рядом остановился новейший черный BMW Х5, из которого вышел представительно одетый мужчина средних лет в идеально сидящем дорогом костюме. Смотрит на меня, вежливо улыбается.

– Меня зовут Анатолий Петрович, я от Марата Эльдаровича. – Он тянет ладонь, приходится пожать. – Садитесь, прокатимся.

Я скрещиваю руки на груди, поглядываю то на машину, то на Анатолия Петровича, понимая, что доброта в его взгляде наигранная и лживая. Садиться в эту тонированную тачку с тремя тройками в номере точно не хочется. Выбросят потом где-нибудь в районе свалки со свернутой шеей, и никто ничего не докажет. Номер машины запоминающийся, но спорю, никто из прохожих не сможет назвать даже примерные цифры. Мгновенно вылетают такие из памяти.

– Виктор Станиславович, вы не переживайте. – Мне услужливо открывают дверь. – У нас к вам деловое предложение, вам понравится.

– Рожу расквасить – ваше предложение?

– Бог с вами! – нервничает Анатолий Петрович. – И в мыслях не было наносить вред вашему драгоценному здоровьицу, мы вас до дома подбросим, и только. Ну, может, вокруг двора круг сделаем. Мы же знаем, где вы живете, не заставляйте к вам подниматься, на кофе напрашиваться. Вы ж не настолько гостеприимны.

Дома Вера, у нее выходной, как назло. Ко мне подниматься точно не надо. Вздыхаю и сажусь в машину. Анатолий Петрович присаживается рядом, впереди еще двое, также одетых с иголочки, незнакомых мне крупных мужчин. Каждый из них вежливо улыбается, жмет руку. Я в своем поношенном, пропитанном потом после вчерашней страсти с Верой костюме и старых кроссовках выгляжу более чем нелепо.