Весенней гулкой ранью...

- Ну вот... А ведь у него не только последнее - большинство стихов,

образно говоря, написано кровью. Может, я ошибаюсь?

Нет, он не ошибался. Исаковский говорил правду.

"Жизнь моя за песню продана" - не просто красивая фраза. За ней кровь и

нервы поэта.

Есенин не брал "творческих отпусков", не "занимался поэзией" в такие-то

дни недели и от такого-то до такого часа - она жила в его сердце постоянно.

Напряженность мысли и чувства было его естественное состояние.

- Вечно ты шатаешься, Сергей, - как-то сказал ему знакомый литератор. -

Когда же ты пишешь?

- Всегда, - последовал ответ.

Сколько раз за его спиной, ехидно подмигивая, шептали:

- Кажется, Есенин снова в кризисе...

Сколько раз завистливая бездарность хихикала исподтишка:

- Иссяк родничок-то, иссяк!

А в это время поэт просто и доверчиво делился с близким человеком:

- Если я за целый день не напишу четырех строк хороших стихов, я не

могу спать.

Встретив доброго знакомого, рассказывал:

- Зашел я раз к товарищу и застаю его за работой. Сам с утра не

умывался, в комнате беспорядок... Нет, я так не могу. Я ведь пьяный никогда

не пишу.

Так оно и было.

И прав мудрый абхазец Дмитрий Гулиа, который наставлял своего сына:

- Настоящая поэзия - как ни говори - требует светлого ума и трезвой

мысли. Никогда не верь тому, что иные болтают, например, о Есенине: будто он

хорошо писал, только будучи пьяным. Это чепуха!

Его внешняя беззаботность на людях вводила в заблуждение даже друзей.

"...Только по косвенным признакам, - вспоминал Юрий Либединский, - мы могли

судить о том, с какой серьезностью, если не сказать - с благоговением,

относился он к своему непрерывающемуся, тихому и благородному труду".

Листая его черновики, видишь, как придирчив был он к написанному. Поэт

вслушивается в музыку слов... Он как бы пробует их на вкус, на цвет, на

запах... И вот уже, кажется, все на месте, строфа отшлифована, но "подводное

течение" стихов пошло куда-то в сторону. Нет, это не годится! Росчерк пера -

и уже рождается новая строка, которая повлечет за собой другие,

действительно необходимые.

"Беспечный талант", "держится на нутре"... А этот "беспечный",

"волнуясь сердцем и стихом", некоторые строки и строфы переделывал по

нескольку раз. Загляните в черновую рукопись драматической поэмы "Пугачев" -

общее число вариантов почти вчетверо превышает окончательную редакцию. Их

немало - листов, хранящих следы настойчивого, самозабвенного труда...

И тут же - строки, набросанные без единой помарки характерным

есенинским почерком: округлые буквы, между собой не соединенные... Что же,

так, шутя, играючи, сразу и написалось? Нет, не так. Это значит,

стихотворение вынашивалось, "обкатывалось" в уме исподволь, незаметно. Оно

"бродило", "созревало", может, не день и не два, чтобы в один прекрасный

момент выплеснуться в завершенном виде на бумагу.

Работа - как течение реки подо льдом - непрестанная. Да, и разные

встречи, и выступления, и хождения по редакциям, и "дружеские попойки"... Но

главное - стихи, дело.

Потому, наверно, он по-отечески и наставлял юного товарища по перу:

- Запомни: работай, как сукин сын! До последнего издыхания работай!

Добра желаю!

Потому, наверно, и не мог он терпеть халтурщиков и скорохватов.

- Ты понимаешь, ты вот - ничего, - гневно бросал он в лицо некоему

сочинителю. - Ты что списал у меня - то хорошо. Ну, а дальше? Дальше нужно

свое показать, свое дать. А где оно у тебя? Где твоя работа? Ты же не

работаешь? Так ты - никуда! Пошел к чертям. Нечего тогда с тобой возиться.

Потому, наверно, и возмущало его, Есенина, своеволие издателей:

- Кто им позволил залезать в мою душу и хозяйничать там, как им

хочется?! Люди не понимают того, что ведь каждая буква ставится с

определенным расчетом. Прежде чем я ее напишу, я ее сто раз проверю! А

какой-то бездельник в редакции чирк карандашом - и весь мой замысел летит к

чертовой матери.

"Сто раз проверю..."

И его друг, уходя в тот декабрьский вечер - последний в жизни Есенина

вечер - из холодного номера гостиницы "Англетер", запомнил: накинув на плечи

шубу, поэт сидел у стола. Папка с бумагами была раскрыта. Есенин

просматривал рукописи... Есенин работал...

2

Фотография 1924 года. Стол, накрытый белой скатертью. На подносе -

старинный самовар, должно быть, тульский, фабрики Баташовых. Его верх

венчает фарфоровый чайник - чтобы не остыла заварка. За столом - мать и сын.

Она - в платке, в теплой кофте. Подперев голову рукой, смотрит на сына,

слушает. Он - в городском пиджаке, белеет ворот рубашки. В правой руке

книга: Есенин читает свои стихи матери, Татьяне Федоровне...

"Милая, добрая, старая, нежная..."

Священно чувство к матери. Оно свойственно каждому человеку. Но поэт не

только пронес это чувство до последних дней своих. Он запечатлел его в

строках, полных такой пронзительной сердечности, что они вроде бы и не

воспринимаются как стихи, искусство, а как сама собою изливающаяся

неизбывная нежность.