Весенней гулкой ранью...

Разве слова дьяка не сродни начальным строкам народной песни, записанной в

первой половине XVIII века: "Как у нас в сельце Поливанцове да боярин — от

дурак решетом пиво цедил"? А выражение — "на немецкий лад"! Разве не

ощущается в нем время, дыхание простонародной речи? Ведь и гусляры из

лермонтовской "Песни… про купца Калашникова" говорят, что "сложили ее на

старинный лад".

Велика хула, возводимая дьяком на Петра. Смутьянщику не по сердцу, что

царь "принялся… Русь онемечивать, бреет он князьям брады, усие", что

"непослушных он бьет дубиною". Как тут не тужить, как не плакаться!

Заметим, дьяк у Есенина ни словом не обмолвился о народе, "сгибшем" при

строительстве города. Об этом в смятении страшном будет говорить сам царь,

но "бунтарь" молчит. Почему же? Да потому, что это дьяк. А для него самым

кощунственным из царевых новшеств кажется введение иноземного платья,

брадобрития, курения табака. Кому, как не церковному служителю, встать на

защиту родной веры и родных обычаев! И кому, как не стрельцу, государеву

человеку, пресечь крамолу!

И вот уже дьяк-бунтарь пойман. Нет, не пойман, в "Песне…" сказано

по-другому:

Услыхал те слова

Молодой стрелец.

Хвать смутьянщика

За тугой косец…

"Хвать" — тут и быстрота, и энергичность, и точность движения. Так и

видишь руку сильную, привыкшую к подобному действу.

"Тугой косец" — деталь, по которой представляешь весь облик "непутевого

дьяка", этакого низкорослого, тщедушного человечка…

В речи молодого стрельца, как и в его хватке, — твердость, уверенность:

"Ты иди, ползи, Не кочурься, брат. Я свезу тебя Прямо в Питер-град".

"Иди, ползи, не кочурься…" В нескольких словах — целая картина…

4

…За четыре года до появления в печати "Песни…" в Западно-Сибирском

(ныне Алтайском) крае была создана коммуна "Майское утро". Местный учитель

Адриан Митрофанович Топоров организовал для крестьян громкие чтения

художественной литературы. Они продолжались изо дня в день много лет подряд.

Пушкин и Гоголь, Ибсен и Гейне, Тургенев и Короленко, Чехов и Горький,

Серафимович и Блок — произведения самых разных писателей услышали коммунары.

Их отзывы о прочитанном записанные Топоровым, составили объемистую и

удивительно интересную книгу — "Крестьяне о писателях".

"Это весьма ценные суждения, это подлинный "глас народа"… Эхо, мощно

отозвавшееся на голос автора", — сказал о топоровском труде Горький.

13 февраля 1927 года участники чтений познакомились с есенинской

"Песней о великом походе". По словам Топорова, слушатели "пришли от нее в

полнейший восторг", хотя раньше к стихам Есенина в коммуне относились с

предубеждением.

Среди крестьянских высказываний по "Песне…" были суждения и об образе

Петра.

…Стрелец привез крамольника дьяка "ко царю во двор": "Он позорил, царь, твой высокий род".

"Ну, — сказал тут Петр, -

Вылезай-кось, вошь!"

Космы дьяковы

Поднялись, как рожь.

У Петра с плеча

Сорвался кулак…

И навек задрал

Лапти кверху дьяк.

Образные эти строки оставили у крестьян большое впечатление. Т. И.

Шульгин заявил, что "правильно, за дело царь Петр дубасил своих недругов по

мордасам. С ними, с чертями, так и надо. Никакого культурного дела они не

понимали".

Дьяк в есенинской поэме, позоря Петра, называет его царем-дураком.

Сказитель, за которым стоит автор, говорит о правителе иначе.

Петр — царь суровый и жестокий. Облик и действия его изображаются в

духе лубка — русских народных картинок, вплоть до конца XIX века широко

распространенных на Руси. "Я одним махом четверть вина выпиваю…" -

бахвалится один из героев лубка — "славный объедала и веселый подливала".

Царь Петр в "Песне…" тоже "в единый дух ведро пива пьет". Когда курит -

"дым идет на три сажени, во немецких одеждах разнаряженный". В руке у него -

"мах-дубинка". (Коммунарка П. Ф. Стекачева сказала так: "Царь-то черт

чертом! Его сейчас боишься, а ежели на живого поглядеть бы — пропал бы,

поди, от страху!"

И в то же время Петр — человек совестливый, сознающий вою вину перед

"трудовым народом". Перед теми, кто погиб и болот, на чьих костях "лег тугой

гранит". Он с ужасом слышит по ночам голос рабочего люда: "Мы всему цари!..

Мы идем придем!" (Вспоминая об этом эпизоде "Песни…", крестьянка А. И.

Титова заметила: "Даже сам Пётра-царь устрашился своего греха. Сколь он на

своем веку люду рабочего погубил!")

Нет, царь Петр не дурак, как о нем болтал дьяк-крамольник. А вот со дня

смерти императора

Да на двести лет

Дуракам-царям

Прямо счету нет.

По свидетельству современников, кончина Петра вызвала в народе "вой,

крик, вопль слезный". "Конечно, — писал профессор В. Ключевский, "Курс

русской истории" которого Есенин изучал, — здесь была своя доля

стереотипных, церемониальных слез: так хоронили любого из московских царей".

Справедливости ради следует сказать, что "церемониальные слезы" бывали

не только при похоронах.

Во второй сцене пушкинского "Бориса Годунова" народ, собравшийся у

Новодевичьего монастыря, ждет, чем кончится "моление на царство" хитрого и

сильного властолюбца. Комедия царская рождает комедию народную:

Один

Все плачут,

Заплачем, брат, и мы.

Другой

Я силюсь, брат,

Да не могу.

Первый

Я также. Нет ли луку?

Потрем глаза.

Второй