Весенняя коллекция детектива

Олимпиада опять прижала уши.

Перчатки мешали ей, и она потянула одну, чтобы снять, но Добровольский прикрикнул, чтобы не смела, и она не стала снимать.

Дверь в ту комнату открывалась плохо, мешал диван, стоявший вплотную к двери. Еще там были гардероб, небольшой компьютерный столик, полочка с книгами – детективы, конечно, поняла Олимпиада, когда всмотрелась, – стопка журналов в углу и на вбитом в стену гвоздике боксерские перчатки.

Добровольский осмотрелся, присел и потрогал пол.

– Сюда вообще сто лет никто не входил, – сказал он, – сплошная пыль.

– Люся говорила, что она здесь несколько раз убиралась, дядя Гоша ее приглашал.

– Она у всех убирается?

– У меня не убирается. Я сама.

– Понятно. – Добровольский поднялся, отряхнул руки и спросил рассеянно: – Она хорошо поет?

Олимпиада от такого простого и хорошего вопроса взбодрилась и сразу обрела почву под ногами:

– Я не знаю, хорошо или плохо! Стихи, которые она сочиняет, ужасные.

– А музыка?

Олимпиада пожала плечами:

– Не могу сказать. Я, когда слышу эти ее опусы, выхожу из себя и уже не понимаю, хорошие они или плохие.

Он открыл дверцы шкафа и внимательно изучал содержимое:

– Если она еще не рассталась с мечтой о большой сцене, значит, ей нужны деньги. Логично?

– Она тут ни при чем, – быстро заявила Олимпиада. – Какие еще деньги?! И как на убийстве Парамонова, к примеру, можно нажиться?!

– Я пока не знаю.

– А на убийстве дяди Гоши?! И откуда у нее взрывчатка?! И вообще… это плохая мысль!

– Может, и плохая мысль. Но зато хороший вопрос, откуда взрывчатка. Самый лучший.

Он говорил рассеянно, словно сам с собой, а Олимпиада уже кипела от возмущения: как можно таким равнодушным голосом выспрашивать про Люсинду и подозревать, что та могла быть хоть в чем-то замешана?!

– Странно. Ни в этой комнате, ни в той, ни в прихожей нет ни одной пары ботинок, ты обратила внимание?

– Н-нет.

– Зато у входной двери стоят ваши любимые валенки, которые есть у всех в этом доме. А ботинок нет.

– Ну и что?

– Это странно, – почти по слогам повторил Добровольский и добавил: – А у вашей гадалки-старосты нет дубликатов ключей?

– Нет, – огрызнулась Олимпиада. – У нас же не коммунальная квартира! Мои ключи есть у Люси, на всякий случай. А больше я не знаю.

– Понятно.

Добровольский закрыл шкаф и еще раз огляделся.

В квартире не было ничего, что говорило бы о жизни хозяев. Даже пустых бутылок не было, как будто покойник, перед тем как стать оным, аккуратно собрал их и вынес.

И это было очень подозрительно. Если человек не засекреченный шпион и не занимается серьезной конспирацией, значит, в его жилье должно быть что-то, свидетельствующее о пристрастиях, наклонностях и хоть каких-нибудь жизненных интересах.

Добровольский знал это точно.

Олимпиада смотрела на него и ждала. Чего?.. По-видимому, чудес. По-видимому, того, что сейчас он достанет портсигар, эффектно закурит, выдохнет дым, посмотрит в потолок и скажет, что слесаря дядю Гошу убил… бродяга. Так всегда бывает в третьесортных детективах, когда автор не знает, кто убил и зачем. Тогда на горизонте появляется бомж, на которого списывают все грехи!

Добровольский не стал закуривать и ни слова не сказал про бродягу. Он думал, куда бы ему еще заглянуть, и заглянул в стенной шкаф. Там тоже не обнаружилось ничего особенного.

– У нас в доме когда-то самогон гнали, – неизвестно зачем сообщила Олимпиада Владимировна. – Бабушка дядю Гошу подозревала и мечтала найти аппарат. Мы пришли сюда, я на диване сидела, и она тоже все по сторонам посматривала, даже на кухню ходила под каким-то предлогом. И ничего не нашла.

– Нет? – переспросил Добровольский задумчиво. – Любопытно.

Что-то странное было в этом самом стенном шкафу, что-то неправильное, только он никак не мог сообразить, что именно. Он закрыл дверцы и внимательно осмотрел его снаружи. Ничего особенного, шкаф как шкаф, встроен в стену по старинке – в стене углубление, и в нем шкаф.

Ничего подозрительного. Ничего.

Он присел и посмотрел снизу вверх, а потом опять открыл дверцы. Еще посмотрел и тихонько хмыкнул.

– Что там такое?

– Ты видела когда-нибудь, чтобы в шкафу были следы от ботинок? А самих ботинок не было? Только валенки да и те не в шкафу, а на полу в прихожей?

– Как?!

– Посмотри сама.

Невесть откуда он извлек узкий и длинный фонарик, который загорелся очень ярким и острым, как лезвие ножа, светом. Свет упал на пол, рассек его пополам. Днище шкафа было исчерчено какими-то следами, как будто по нему и впрямь ходили в ботинках.

– Зачем ходить… в шкафу?!

– Липа, сколько квартир на третьем этаже? – Добровольский просто так спросил, он и сам отлично знал, но ему нужно было, чтобы она подтвердила. В горле и еще чуть-чуть пониже сильно похолодело, как всегда бывало, когда на него сваливались правильные догадки, и от этого холода он говорил хрипло.

– Две, – тут же отозвалась она. – Эта и Женина. Он пишет романы, я тебе говорила.

Добровольский протиснулся в шкаф и теперь там шумно пыхтел.

– Липа, ты когда-нибудь видела шкафы, в которых нет полок?

– Чего… нет?