Весенние ливни

Глаза Лёди в один миг — как это только могло случиться! — наполнились слезами, но она решительно замотала головой:

— Нет, нет! Зачем? Никуда вы не пойдете и ни с кем не будете говорить. Слышишь, Прокоп?

— Это почему же? — вспылил ои. — Боишься, что ль? Кого?

— Прошу вас, не берите шефство надо мной, как над матерью-одиночкой! Я сама как-нибудь постою за себя.

— Ого!

— А с Юркой все перерешено и кончено. Понимаешь?!

— Не верится что-то… Твердо?

— Наотрез.

— Тогда извини. Но, по-моему, это стоило раньше бы сделать.

— Кто знал, Прокоп…

— А нас зря не обижай… И не мешай потолковать по-рабочему хоть бы вон с теми, — кивнул он на Кашина и мастера, шедших по пролету. — Отойди-ка отсюда.

Чувствуя, как шевельнулся ребенок, Лёдя отошла в сторону и стала следить за Прокопом из-за машины. Ребенок напоминал о себе настойчивыми толчками. Когда же он неожиданно потянулся и замер, горячая волна нежности обдала Лёдю, и она на минуту забыла о Прокопе и Кашине. Только увидев, что к ним поспешно подходит Кира с Трохимом Дубовиком, вновь насторожилась: «Что они там еще придумали?»

Прислушавшись, поняла: Прокоп просит Кашина дать распоряжение о переводе ее на более легкую работу.

— Мы не первый раз обращаемся, и всё впустую, — перебивая товарища, наскочила на Кашина и Кира. — Что вы себе думаете, Никита Никитич? Разве так можно? Вечно все с боем надо брать.

— Я не солнце, всех не обогрею! — отмахнулся тот.

Но от него не отстали.

— А вам и обогревать не нужно — закон для этого есть,— решительно сказал Прокоп.— Мы не одолжения просим.

Кашин осмотрел его как невидаль, но заставил себя ответить спокойнее:

— Пока помочь ничем не могу. Подвернется без ущерба возможность — переведем.

— Обещанки-цацанки уже не пройдут, Никита Никитич! — вмешался и Дубовик. На заводе и на стройке он очень уставал. Это делало его медлительным, равнодушным. Но тут он вскинул голову и пошел по пятам за Кашиным, который сделал вид, что вспомнил о каком-то неотложном деле. — Нет, вы скажите конкретно, товарищ Кашин!

— Прокоп, Кира, не унижайтесь! Ступайте сюда! — окликнула их Лёдя. Однако они даже не оглянулись. Боясь скандала, Кашин остановился. — Ну добро, добро, — презрительно морщась, пообещал он.— Завтра-послезавтра придумаем что-нибудь, хоть и не больно заслужила.

Вдруг Лёдя почувствовала, что случилось недоброе. С трудом столкнув готовую полуформу на ролики, она ойкнула, побледнела и согнулась в три погибели. Правда, побледнела сперва не столько от боли, сколько от мысли, что случилось страшное. Но потом что-то сдвинулось у нее в позвоночнике, и она не смогла уже ни выпрямиться, ни глубоко вздохнуть: боль сгибала ее. Над крышей взметнулся гудок, а Лёде сдалось, что это боль рвет ей перепонки.

Всполошившись, Кира с Прокопом подхватили ее под руки. Но стыд и какое-то злое упорство оказались сильнее всего, и, выпрямившись, Лёдя отстранила друзей.

— Я сама… Будут смеяться, — взмолилась она, сердито глядя на них выцветшими от боли глазами.— Отойдите. Видите — уже глазеют…

Облизав пересохшие, горькие губы, она попробовала улыбнуться, но улыбка получилась плаксивая, беспомощная. Кира и Прокоп, боясь, что она упадет, снова хотели поддержать ее, но Лёдя снова отстранила их.

Теперь самым сильным чувством у нее был стыд. Он наплывал на Лёдю волнами — то обжигал, то леденил. И всё, что ей хотелось, — это незаметно и как можно скорее попасть домой, подальше от людских глаз, к матери, под ее ласковую руку. Она пока не думала ни о себе, ни о ребенке: все мысли отгоняли стыд и желание не поддаться, не показать слабости. Да и откуда она могла знать, что за лихо стряслось с ней. «Домой, только домой!» — с надеждой повторяла она сама себе и изо всех сил старалась скрыть, как ей худо.

Их привыкли видеть вместе, но все равно обращали внимание. Шли они грязные, в промасленных спецовках, лоснившихся от формовочной земли. Да и как ни старалась Лёдя, ступала она неуверенно, будто была в узкой юбке, и было видно, что Прокоп с Кирой идут рядом не так себе, а сопровождают ее. Об этом же говорили и их лица — озабоченные, хмурые.

За проходной силы стали оставлять Лёдю. Они куда-то исчезали. Бесследно, как вода, просачивающаяся в песок.

— Мы возьмем тебя под руки, — тихо предложила Кира, которая от жалости не могла смотреть на подругу.

— Нет, нет, я сама, — опять не согласилась Лёдя; ей казалось, что от того, как она вынесет это испытание, будет зависеть все остальное.

Выпрямившись, стиснув кулаки, Лёдя пошла с напряженно вытянутой шеей и холодным, решительным лицом. Кожа на щеках ее сразу похудевшего лица натянулась, глаза лихорадочно заблестели. Глядя перед собой, будто видя такое, чего не видели другие, она даже прибавила шагу. И Кира, чувствуя, каких усилий это стоит подруге, замирала от сострадания, но помочь не решалась.

У подъезда своего дома Лёдя покачнулась. В глазах у нее потемнело. Она остановилась, перевела дыхание. Но потом опять заставила себя пойти, до крови закусив губу.